Вокруг света 1969-09, страница 57

— Если не знаешь, посмотри на стол!

— Твой зверь плохой, черный. Сочиню я песню на твоего зверя, взобравшегося на стол.

— Умеешь, так пой!

И «берестяной нос» — как называют маску — поет хулу на медведя:

Его руки —

Лопаты, которыми женщины копаются в потухшем костре;

Глаза —

Круглые берестяные чумики с черной водой.

Рот —

Слизистая яма, в которую сливают грязь.

Наши звери хорошенькие!

Настанет солнечный денек,

На бревнышко садятся,

Спины их золотом сияют...

Даже зеленые лягушки

Лучше вашего медведя!

Ат, ат, ат!..

Но хозяин священного стола не обижается на это. Ведь говорит кто: не человек, а берестяная маска. У него нет лица.

А осмеивают всех — не одного медведя. Лишь бы слова были яркие и острый ум бы проскальзывал.

В дом влетает какая-то «птичка».

— Чайка! — узнает кто-то.

«Птичка» хватает со стола сияющую серебром чашу, прячет ее за пазуху и мчится в танце.

Но вот едет богатырь. Он одет в лисьи и собольи меха. А конь у него деревянный. А бубенчики — настоящие, звенят.

— Мирсуснэхум — всевидящий дух, — говорит кто-то. — Он гонит чайку, дерзнувшую украсть народное счастье.

— Когда прошла чайка? — молвит он человеческим голосом.

— Семь дней тому назад проходила мимо нас чайка, — отвечают ему люди.

Мирсуснэхум подпрыгивает на одной ноге, напевая:

Золотую чашу,

Из которой питается народ мой,

Похитила чайка.

Конь мой с пестрыми боками,

Зверек мой, быстрей быстрей!

дешева; без нее оголодало бы пол-Европы. А может быть, случилось бы что-нибудь еще более непоправимое, если бы острый и нежный вкус селедки не нейтрализовывал последствий официальных банкетов. Бисмарк сказал как-то, что, не будь ее так много, селедка была бы изысканнейшим деликатесом в мире.

Сейчас, говорят, селедки стало меньше. Исландцы жалуются, что она ушла от берегов Исландии, норвежцы — от берегов Норвегии. И бесстрашные маленькие траулеры бросаются на поиски рыбы все дальше от родных берегов, в бирюзовую даль, где стаи чаек и дыхание Гольфстрима обещают богатый улов.

Гольфстрим, Гольфстрим! Река жизни, река смерти посреди океана. Река тайн и открытий, любви и отчаяния. Река неведомого.

Гольфстрим часто окутан туманами. Слишком ясная погода здесь — верный признак урагана. А в тумане чего не привидится моряку. Может, то мелькнуло крыло альбатроса, может, парус «Летучего голландца», а может быть — покрытый солью форштевень судна-бродяги, как, например, английского четырехмачтовика «Губернатор Парр»,

— Когда прошла чайка? — опять спрашивает.

— Вчера прошла, — говорят сидящие на полу.

Опять едет, пляшет, напевая:

Как сохнущая таежная речка, Живот моего народа высох. И сердце жаждет пищи. Богатую чашу с народной пищей Своровала чайка.

Немного едет —- видит белую птицу. Догоняет. Бьет. Чайка падает. Из-за пазухи вытаскивает сверкающую чашу.

— Вот ваша чаша! — говорит он народу, бросая чашу в руки людям. И удаляется в огненном танце...

* * #

Похрустывает под лыжами снег. И тайга хрустальная, кажется, навстречу Петру Ефимовичу шагает. И мысли бегут и бегут, как в старых мансийских загадках. Вот скатится он, охотник, к берегу таежной речки, где глухари любят по утрам разрывать снег и собирать камешки. Подойдет к ловушке, сделанной из двух бревнышек. Про эту ловушку — слопцом ее зовут — есть у манси тоже загадка: «Мужчина высотой в палец и небо подпирает и землю подпирает...» Вытащит охотник из-под упавших бревен глухаря и будет «подпирать» небо, то есть поднимать бревнышки. Будет «подпирать» землю — потому что бревна одним концом на земле, другим на двух кольях держатся, которые тоже в земле. Зайдет под эти бревна глухарь, тронет веревочки — бревна и упадут.

Для Петра Ефимовича охота и рыбалка — главное занятие, ими он живет. А скульптуры — это так, для души. Самодеятельным художником называют Петра Ефимовича Шешкина.

Лыжи катятся — и мысли катятся. И жизнь древних загадок оживает. Петр Ефимович ее уже видит. Вот так бы и надо ее вырезать. Чтоб дерево пело свою песню. Петр Шешкин вырежет такую скульптуру. И после местной олимпиады повезут ее в Ханты-Мансийск, потом в Тюмень, а потом до самой Москвы...

который попал в сентябре 1923 года в жестокий шторм у острова Сейбл.

«Губернатор Парр» потерял снасти и управление. Неделю экипаж носило «без руля и без ветрил» по Атлантическому океану. Потом команду снял американский пароход «Скодак», а само судно осталось на плаву благодаря своёму грузу: шхуна везла древесину. Оно описывало причудливые круги по океану, следуя прихотям Гольфстрима. Судно видели потом во многих местах. Оно медленно, но неуклонно двигалось к Европе. Английский лайнер «Зария» пытался сжечь бродячего «Губернатора Парра», представлявшего несомненную опасность. Казалось, что эта попытка удалась, но через три месяца шхуну видели вновь у Азорских островов — она выглядела целехонькой. С тех пор о ней ничего не известно...

Гольфстрим — место встреч и расставаний. Гиганты пассажирских линий вздымают за собой белые волны. Заметят ли рыбаки далекий пароход? Снизойдут ли пассажиры верхней палубы до крохотного суденышка? Им нет дела друг до друга. Они влекомы Гольфстримом. Или противостоят ему.

Перевел с немецкого Г. ГАЕВ

55