Вокруг света 1970-01, страница 64

ПЕТР ГОРШУНОВ

ЗОЛОТОЙ РЕЙС

DaK-то я спросил старейшего бортмеханика магаданской авиации Александра Ивановича Бухони-на, ветерана северных трасс, какой из своих рейсов он считает самым трудным.

— Всего-то мне довелось испытать, — ответил тот. — И падал не раз... Тонул... Горел в воздухе и замерзал... Но один наш рейс в Хабаровск был все же особенным...

...Ранним утром 27 декабря 1941 года самолет ПС-7, пилотируемый летчиком Александром Васильевичем Черновым, вырулил на стартовую площадку Магаданского аэродрома. У взлетной полосы толпилось необычно много народу. Судя по тому, что все руководство Дальстроя вышло провожать самолет, рейс предстоял ответственный. Самолет медленно, как бы нехотя, тронулся и, набирая скорость, побежал по полю. Моторам отдано все. Они ревут натужно от предельной нагрузки... Еще немного... Еще! Но самолет все бежит, не отрываясь от земли, бежит долго, гораздо дольше обычного. И стрелка указателя скорости только подходит к цифре «восемьдесят». Машина перегружена.

Ага, девяносто! Отрыв все-таки возможен! Самолет несется по ледяной дорожке, дробно постукивая широкими лыжами. Еще один еле ощутимый толчок, и — наконец-то! — машина в воздухе. Но пилот не торопится набирать высоту. Он долго идет бреющим. Зловеще черными кажутся большие разводья бегущего навстречу Охотского моря. Наконец, развернувшись «блинчиком», самолет ложится на курс.

Провожающие так и не увидели, как машина оторвалась от ледяного поля. Но люди долго стояли у взлетной полосы, пока удаляющийся в сторону Охотска рокот моторов не возвестил о том, что полет начался благополучно.

Разговор, что состоялся нака

Быль. Год 1941-й

нуне в кабинете начальника Дальстроя, мог бы "показаться постороннему слишком уж растянутым.

Сначала говорил один. Трое слушателей, магаданских летчиков, молчали. Хозяин кабинета начал издалека: летать на Колыме трудно, нет еще прогнозов и карт, климат — хуже не придумаешь, а на плечах авиации лежит едва не вся тяжесть снабжения края. Самолетов свободных нет и быть не может: снабжение горняков — дело немаловажное. Ведь уголь, золото Колымы сейчас, как никогда, нужны стране...

Трое слушали очень внимательно, понимая, что без такого предисловия начальник никак не сможет сказать то главное, для чего он позвал их.

— Нужно вывезти золото. Нужно позарез. Война... Под Москвой развивается наше наступление. И горняки наши тут поработали. Золото не может, не должно лежать здесь мертвым грузом! Его ждут...

До этого в кабинете уже сидели трое других. Им начальник говорил то же самое. И они не взялись. Отказались по очень веским причинам — им этот рейс казался невозможным. Причины начальник Дальстроя знал и сам.

Горючим машина должна быть заправлена до самого Хабаровска и, значит, может принять на борт лишь килограммов двести груза, не больше. Речь же идет о значительно большем весе. Даже если при такой перегрузке и удастся взлететь, то набрать нужную высоту, чтобы маневрировать, почти невозможно. А для столь перегруженной машины даже небольшое обледенение или легкая болтанка — гибель.

Пилот Александр Чернов, бортмеханик Александр Бухо-нин и бортрадист Владимир Болдырев переглянулись.

Сказал Бухонин:

— Попробуем.

...Итак, на первых порах по

везло. Больше всего летчики опасались низких дождевых облаков, которые несли обледенение или сильную болтанку. Но облачность, к счастью, была средней, и горизонт просматривался хорошо. Правда, идти пришлось очень низко. Поэтому Чернов вел самолет подальше от гор, над морем. Только на подходе к Охотску удалось наскрести около четырехсот метров высоты и то потому, что горючего стало меньше.

Радист Володя Болдырев тем временем трудился у рации, собирая сведения о состоянии аэродромов и погоде по трассе.

Парню исполнилось лишь семнадцать, но его уже считали одним из самых умелых «снайперов эфира». Сейчас ему надо было выловить в кричащем хаосе звуков голоса нужных радиостанций. С трудом разобрав и соединив записанные им обрывки радиограмм, он отправил их пневматической почтой пилоту. Лицо пилота просветлело: «Погода до самого Хабаровска отличная, аэропорты принимают».

Наконец-то радист может отогреть окоченевшие от холода и напряжения пальцы...

На самолетах тех лет летчики объяснялись между собой только записками, жестами и мимикой. И Чернов с Бухони-ным обменялись сейчас выразительным жестом: показали друг другу поднятый кверху большой палец.

Казалось, первый этап маршрута благополучно пройден. В стороне, справа, уже проплывал Охотск, когда вдруг сорвало фонарь, прикрывающий кабину пилота. Ударил ледяной упругий воздух. Он выбивал из глаз слезы, туманил зрение.

Пилот повернул к бортмеханику обожженное морозом лицо. «Что делать будем?» — прочел Бухонин в его глазах и сделал решительный жест в сторону Охотска: посадка! Иного выхода не было. Но легко сказать — посадка, когда в Охотске пло

62