Вокруг света 1970-06, страница 58

землянке жил весь род, человек до двухсот, а балаганов было множество, по двадцати на землянку.

Вслед за казаками приехали купцы, чиновники, миссионеры. Первые русские крепости были построены еще при Атласове, а в 1740 году на Камчатку привезли крестьян-переселенцев из России. Еще через десять лет архимандрит Хотунцевский, глава духовной миссии, крестивший ительменов, донес в Петербург: «Все камчадалы, кроме самых изменщиков коряк, в дальности от Камчатки с места на место переезжающих, благодатью божьей, святым крещением просвещены». Донесение было лживым, ительмены почти ежегодно восставали.

Первый ученый появился на Камчатке через несколько десятилетий после казаков. Но в этом Камчатке повезло — ученым был Крашенинников, и он создал «Описание земли Камчатки». Описание издавалось неоднократно и до революции и после нее; оно породило множество научных трудов и исследований, и трудно отыскать в в XVIII веке книгу столь точную, подробную, добросовестную и так ярко написанную.

Крашенинников застал ительменов уже покоренными, хотя и не покорившимися окончательно, сильно уменьшившимися в числе и волей-неволей перенявшими у пришельцев многое и в языке и в обычаях.

Крашенинников первым записал и попытался объяснить название этого народа — ительмены. «Камчадалы как северные, так и южные называют себя ительмен, житель... корни сих слов... остались в языке камчадалов, которые живут между Немтиком и Морошечной».

Объяснение слова «ительмен» претерпело за последующие годы ряд изменений, ибо изменился и язык народа. Этнографы и филологи объясняли его по-разному. И все-таки, вернее всего, Крашенинников был прав. Согласна с ним и Надежда Старкова. Ительмен — значит местный житель.

Лаборанту можно и желательно участвовать в экспедициях. Но лаборант не может уехать в собственную экспедицию. Каждый уважающий себя бухгалтер скажет на такое предложение: «Помилуйте, у нас средства ограничены, все хотят ехать в поле, опытным людям

отказываем в дополнительных деньгах, а тут девушка, вчера из института, поедет сама по себе за тридевять земель». В общем, бухгалтер прав, хоть это и обидно.

Дальневосточный филиал Сибирского отделения Академии наук пока невелик. Этнографов, археологов и филологов в нем единицы. А Дальний Восток необъятен, и путешествие от Владивостока до Северной Камчатки дольше и труднее, чем путешествие через всю Европу.

Бухгалтеры правы, но если лаборантка прочла все, что можно прочесть о своем народе, если она знает все, что сделали до нее другие, то пора сделать следующий шаг — продолжить их дело. А ведь наступает лето — то было лето 1963 года — угол комнатьг, где стоит стол лаборантки Старковой, заполняют палатки и спальные мешки. Сэмы запирают шкафы с топонимическими карточками и рисунками орнаментов, шаманскими идола-ми-бурханами и поделками из дерева нанайцев и удэге. Все собираются в поле. Лишь лаборантке Старковой опять оставаться в дождливом летом городе.

И тут пришел к Старковой Сэм и сказал:

— Вот деньги. Их немного, но хватит на билет до Петропавловска и обратно. И на то, чтобы не помереть с голоду. Согласна ехать?

— Как же я помру с голоду дома? — ответила вопросом на вопрос Надежда. — А откуда деньги?

— Деньги «нелегальные». Нет, не бойся, никакого преступления за ними не скрывается. Мы тут подумали вместе с археологами и решили, что сможем немножко выделить из наших экспедиционных средств.

И Надежда Старкова поехала в экспедицию на Камчатку. В единственном числе.

Надежда не была дома несколько лет. А когда приезжала раньше, просто возвращалась домой, окуналась в домашние проблемы и заботы, занималась с сестрами, которые тоже решили стать специалистами. Одна — врачом, другая — учительницей.

А теперь все изменилось.

Мать ругала дочку почти всерьез:

— Другие приезжают в гости, отдыхают, гулять ходят. Одна ты все воскресенье с бумажками сидишь, пишешь, фотографиру

ешь. И почему ты одна такая несчастная?

Экспедиция Старковой началась с села Ковран. Здесь было легче — ее знали. Здесь было и труднее. И потому, что вещи, раньше обычные и примелькавшиеся — и бабушкины чумашки, и старые торбаса, закинутые за ненадобностью в кладовку, и нож, которым дед когда-то, еще в Морошечном, расщеплял стебли кипрея, — вдруг приобретали особый, отделенный от их повседневной жизни, этнографический смысл. Они становились памятью о прошлом народа.

Было трудно и потому, что село Ковран не похоже на Мо-рошечное, на старинные ительменские острожки. Оно стоит на широкой безлесной равнине, и прямые улицы его упираются в реку. И дома его, и детский комбинат, и школа, и больница, и электростанция, — все это ничем не напоминает полуземлянки, балаганы, избенки, раскиданные в беспорядке среди лесов. И увидеть прошлое, угадать его следы и то, что осталось от него в повседневной жизни ительменов, не так легко.

Исследователи не могут прийти к согласию, сколько было ительменов на Камчатке. Но в любом случае — более десяти тысяч. В отличие от коряков, чукчей, долгое время сохранявших хотя бы частично независимость, ительмены жили оседло и не могли откочевать в тундру. Океан привязывал их. Сборщики ясака безошибочно находили дорогу к острожкам. Восстания, бунты племени подавлялись царскими властями быстро и жестоко. После каждого восстания число ительменов уменьшалось. Уничтожали народ и болезни. Долгое время прожившие в изоляции, на полуострове, ительмены не* имели иммунитета даже против простуды, не говоря уж о туберкулезе, оспе. От гриппа вымирали целые деревни. Водка, которую привозили торговцы, довершала дело истребления народа.

Камчатка помнит и людей, искренне заботившихся о судьбе ее жителей. К ним относятся, например, капитан Завойко, герой обороны Петропавловска против английской эскадры во время войны 1854—1855 годов. Были врачи, учителя, чиновники, старавшиеся облегчить участь ительменов. Но таких в дореволюционной истории Кам

56