Вокруг света 1970-12, страница 33

ком. Вернулась с цветами и поставила их на стол. Потом я узнал, что вот так в каждом хуторе, в каждом доме работают женщины, и их называют хозяйками. Их присутствие, убранные постели, занавески на окнах, посуда на столе — все создавало атмосферу жизни. Сразу же оживали рисунки на шкафах. Стулья, спинки которых своей формой напоминали тело скрипки, казалось, готовы были принять усталого человека. В ее движениях была уверенность человека, прожившего здесь много лет, и в то же время почтительность, как будто она ухаживала за древними отцом и матерью. Приведя в порядок обе половины дома, она села на стул, достала из своей сумки клубок ниток и начала вязать так спокойно и буднично, как это делают хозяйки, когда все готово для угощения гостей, но до назначенного часа еще есть время...

...Чем больше мы ходили с Эрвином по этому городку, тем реже он говорил. Точнее, Эрвин своим молчанием как бы давал мне возможность освоиться с окружающим и, увидев предмет, понять, для чего он нужен здесь. Иногда предметы повторялись, и в них появлялись новые детали, дополняющие увиденное в предыдущей избе, и тогда он немногословно объяснял... В кур-земской усадьбе я увидел расписной сундук, под рисунками стояли две даты: 1846 и 1859. Когда я спросил, что это означает, он скупо ответил:

— Первая — дата орнамента. Вторая — год, когда хозяйка вышла замуж.

— И так всегда было? Ну что они отмечали дату замужества?

— По крайней мере, они любили, когда о таких событиях им напоминают даже вещи... В общем-то мы должны быть благодарны им за это — здесь все говорит о них.

Собранные со всей Латвии дворы как бы дополняли друг друга. То, чего не было в одном хозяйстве, было в другом. В латгальском уголке города я видел гончарную мастерскую и тут же рядом горн, в видземском — улей для пчел, солнечные часы — в земгальском... В Курземе занимались рыбной ловлей. В этом уголке я заметил будку для рыбацких сетей. Возле изб по краю дороги лежали даже камни, привезенные сюда из

разных районов... Просто камни.

Наконец мы с Эрвином вышли к мельнице. Она стояла на берегу озера Югла. Молча, задрав головы, смотрели мы на лопасти, на прозрачное зимнее небо.

— Вот с такими мельницами, наверное, и воевал Рыцарь Печального Образа...

— Да, но это было нелепо, — неожиданно заявил Эрвин. Помолчав немного, сказал: — Сан-чо Панса понимал эту нелепость, даже посмеивался над своим хозяином. Но оставь Дон-Кихот драку с мельницами, Санчо было бы грустно...

Эрвин не договорил и умолк. Но слово «нелепо» прозвучало у него как-то особенно. Он не утверждал нелепость, а скорее удивлялся и восхищался нелепыми и смешными проявлениями Дон-Кихота. В каждом из нас есть второе «я», как Санчо Пан-со — второе «я» Дон-Кихота. И все же мы, наверное, немножечко больше Санчо, чем рыцари, и смущенно это скрываем. Вот так и Эрвин, пряча смущение, вдруг очень по-деловому заговорил о, казалось бы, внешне забавном, но очень для себя необходимом, что уже позади, уже преодолено.

— Я ездил по районам севернее города Резекне и в хуторах расспрашивал, где есть старая ветряная мельница. Крестьяне показывали, куда ехать. Приезжаешь в хутор — отсылают еще дальше. Было лето, стояла хорошая погода, и я объездил уже много хуторов, но нигде мельницы не увидел. И вот когда уже отчаялся, за поворотом на холмике увидел ее, маленькую, круглую и не обшитую деревом, а обложенную тростником и перевязанную гибкими прутьями. И сразу стало как-то легче на душе. Когда подъехали близко, я увидел избу и хлев под одной крышей и тут же гумно. На гумне хозяйка-латышка лет восьмидесяти цепами обмолачивала зерно. Как будто специально для нас она не только сохранила этот дом далеко от дороги, в глухом месте, но и по доброй воле жила здесь и поддерживала его. А ведь так оно и вышло... Я заговорил с хозяйкой и увидел, как она обрадовалась, что нашлись люди, кому нужна ее старая мельница, построенная руками ее покойного мужа. Маленькую мельницу мы недавно привезли в музей, я вам показывал фотографии...

Возвращаясь на базу, Эрвин показал мне на церковь и предложил войти. Снаружи церковь напоминает большой деревенский клуб. Построена на каменном фундаменте, обшита по вертикали досками, крыша покрыта дранкой. Пол выложен красным кирпичом, алтарь украшен барочной резьбой по дереву и скульптурными украшениями. Над входом небольшой балкон, и видны клавиши органа. На карнизах балкона пустые подсвечники. Ангелы на потолке похожи на комедиантов и напоминают ярмарочные рисунки на клеенках. За нами скрипнула оставленная открытой дверь. Кажется, сейчас заиграет орган,и вернется то время, и войдут уставшие рыбаки, только что сидевшие в своих курных избах, на камнях перед очагом. Войдут люди, жившие трудно и просто. Я всномнил, как Эрвин говорил, когда мы были в курной избе, что весь дом сделан из дерева, с деревянными гвоздями. «Видите, как крепко сделано. Сами жили и нам оставили смотреть. Идут из леса — принесут корни, то вешалку сделают для сушки одежды, то якорь. Сидели при лучинах, пряли, чинили сети».

Кажется, вот сейчас войдут они в церковь, так похожие друг на друга во всем мире, пахнущие морем и рыбой, и за ними так же заскрипит на ветру дверь...

Мы вернулись на базу. Я заметил, что дом этот так же стар, как и все здесь, только сейчас он утеплен, поднят на каменный фундамент, обшит новым тесом.

— Кофе будем пить на моем столе, — сказала девушка с волосами цвета льна. Одна быстро убрала чертежи, рисунки, оставив свечи и маленьких кукол-крестьянок. Вторая девушка перед каждым постелила салфетки с бахромой и узорами. Откуда-то появилась сахарница и горьковатые кофейные печенья...

Тепло, сухо. Все смешалось: старый дом, и в нем сидят люди ; в большой белой печи потрескивает березовая кора, по стенам мечутся тени, и запах дыма из открытой дверцы печи вплетается в запах кофе.

— Приезжайте к нам летом,— неожиданно прервал тишину Эрвин. — Поставим ту маленькую мельницу и будем молоть ячмень. Для пива. — Он улыбнулся, и были в этой улыбке сдержанность и ненавязчивая доброта.