Вокруг света 1971-01, страница 17

ВЕСТИ ИЗ БРАТСКИХ СТРАН

В нем кубинцы открылись мне. Мне кажется, что я лучше их теперь понимаю. Возможно, именно потому, что здесь я работаю с ними вместе, отдыхаю, вижу вблизи их быт. Мне понятен и близок их задор, их нетерпение все немедленно переделать, все сразу улучшить. «Нам хочется всего сразу — и электростанцию, и заводы, и школы, и новые дома, — говорил мне Рауль Гонсалес де Каскарро, писатель, коммунист, живущий в Камагуэе. — Но сейчас для нас главное — сахар, больше сахара! И побольше деловитости и организованности».

...Два раза в неделю и по воскресеньям на площади Игнасио Аграмонте небольшой самодеятельный оркестр играет старинные мелодии.

Площадь ярко освещена. Девушки и юноши в ало-золотистых костюмах танцуют. Безмолвствует лишь бронзовый Аграмонте, генерал десятилетней освободительной войны, затянутый в узкий мундир, указывающий саблей путь на запад.

Мне доставляет удовольствие думать, что в той войне в провинциях Камагуэй и Ориенте на стороне кубинцев сражались и трое русских. Евста-фий Константинович, Николай Меленть-ев и Петр Стрельцов с началом кубинской войны 1868 года за независимость выехали из Петербурга, пересекли Атлантический океан и через США попали на восставший остров. В колоннах мамбисес — так называли повстанцев — под началом генерала Антонио Масео, громившего испанскую армию, они добывали свободу последней испанской колонии в Америке. В одном из боев все трое попали в плен и были осуждены испанским военным трибуналом на смертную казнь. Только вмешательство русского консула в Гаване спасло им жизнь.

Когда танцоры притопывают, на крохотных балкончиках подрагивают горшочки с цветами. Свет фонарей выхватывает поочередно из полусумрака юношеское лицо с усиками, огненно-черные глаза женщины, края снежно-белых взметнувшихся юбок или тонкую смуглую руку с янтарным браслетом.

Я люблю приходить сюда по вечерам. Люблю побродить по улицам, мощенным булыжником и поблескивающим от дождя и вечернего света. Когда-то здесь ходил серебряных дел мастер, мулат, дед Николаса Гильена.

Отец Николаса стал сенатором, но умер в нищете, не дожив до славы сына, отдавшего этому городу двадцать пять лет и написавшему тут первые стихи. Писарь, казначей, корректор местной газеты — Гильен стал национальным поэтом. Иногда он приезжает сюда, в дом, где появился на свет. Камагуэйцы гордятся им и

любят его поэзию. Но этот великий плебей — как назвал его Пабло Неруда — умеет рубить тростник не хуже, чем лучший мачетеро. Так, по крайней мере, меня уверяет Рауль Гонсалес де Каскарро. «Наш Гильен владеет и пером и мачете с одинаковым успехом».

Обычно я возвращаюсь с отдаленных заводов запоздно, часто почти в полночь. И тогда в свете разноцветных переливающихся огней Камагуэй особенно хорош.

Белые звезды впаяны в черное небо. Темные веники пальм растрепаны ветром. Над мрачным католическим храмом с прямоугольной трехступенчатой колокольней повисла луна. Внутри храм лишен помпезной католической пышности. На стенах — грубые, местами попорченные фрески. Массивные грязно-серые колонны подпирают невысокий свод. Цветные стекла витражей в свинцовом обрамлении еле-еле пропускают свет.

Женщины, входя, покрывают голову мантильями — черными кружевными платками. Во время мессы они — само послушание, но посмотрите вы на них на карнавале и послушайте, что говорят они, как говорят! Что ж, истовость католического прилежания в храме не мешает им «дразнить дьявола» в остальное время.

Днем в храме неимоверно душно. Хочется скорей на улицу, к солнцу, к улыбкам, к веселой суматохе улиц.

Некогда в храме молились закованные в доспехи конквистадоры Диего Веласкеса, Франсиско Моралеса и Эр-нана Кортеса^-. Веласкес, предок испанского гения кисти, выполняя приказ Диего Колумба, сына великого адмирала и генерал-губернатора Гаити, отправился в плавание в компании трехсот рыцарей. Приближаясь к острову, он заговорил о трудностях, которые их ждут. Франсиско Моралес успокоил его, заметив, что трудностей не будет. На что Кортес, будущий покоритель Мексики, возразил: «Не думаю, чтобы жители встретили нас цветами, если они знают о порядках, установленных нами на Гаити».

Они прекрасно ' дополняли друг друга — насилие, принесенное на шпагах конквистадоров, и божья благодать — в речах церковников.

Всякий раз после очередной резни индейцев посланцы ее величества королевы Испании доносили ей, что на острове все спокойно, а жители вер-ноподданны.

Индейцы были или истреблены, или вымерли от голода и беззастенчивой эксплуатации. На территории провинции их почти не осталось. Памятник епископу JIac-Kacacy, первому выступившему против уничтожения индейцев, на одной из площадей города, да и само название Камагуэй — индейское по происхождению — напоминают об этом.

Уже пять веков храм омывают тропические ливни и обжигает солнце. Влюбленные, проходя мимо него, притихают.

Время к полуночи. Бьет храмовый колокол. Звуки торжественно и тревожно плывут над плоскими

крышами, обнесенными каменными барьерами или металлическими стойками, над десятиэтажной гостиницей, над особняками в испано-мавританском стиле, наглухо отгородившимися от улиц коваными оконными решетками и глухими узкими дверьми, и плывут дальше — к полям, к морю.

Тихо беседуют почтенные старики, сидя на низких стульчиках вдоль стен похоронного бюро — фунерарии, наконец-то редеет очередь у кинотеатра Эль-Канто, где идет советский фильм «Коммунист». Он пользуется здесь небывалым успехом. Наш переводчик Лино Солер-и-Кардосо, находясь в отпуске в Гаване, стал свидетелем теперь уже широко известного случая. Во время демонстрации в одном из гаванских кинотеатров в тот момент, когда Василий Губанов упал, сраженный десятком пуль, в зале поднялись милисианос и закричали: «Встань, встань, товарищ!» Губанов не вставал, и тогда автоматные очереди разорвали тишину кинозала — милисианос изрешетили экран, стреляя во врагов Коммуниста.

Уже очень поздно, но еще светятся окна серой громады — городской библиотеки. В наплывающем тумане они кажутся увеличенными.

Склоненные над рукописями и книгами люди, получившие только после революции доступ в крупнейшую библиотеку столицы провинции, на минуту отрываются от текста и прислушиваются к перезвону, отмечающему неизбежное течение жизни. Звонарь немного спешит, но этого никто не замечает.

А звон плывет над кактусовыми изгородями, усыпанными цветами.

Закрываются ставни. Опускаются жалюзи. Затихают шаги расклейщиков афиш. Появляются первые патрули — милисианос. Куба должна быть начеку. Среди милисианос вижу некоторых ребят и девушек, что работают со мной. Вечная бдительность — залог свободы. А кубинцы очень дорого заплатили за нее...

Откуда-то долетает волнами музыка. Горит над городом рубиновый огонь радиовышки. И над узкими улицами Камагуэя разносится голос гаванского диктора: «Говорит Куба, говорит Куба — свободная территория Америки».

15