Вокруг света 1971-01, страница 40

— Ну, малыш, — загремел капитан, — загарпунь этого кита, или я растопчу тебя на палубе.

Не знаю, чего я больше боялся — кита или сапожищ капитана.

Обычно для охоты спускают три шлюпки. Одна охотится, другая помогает в преследовании, третья вылавливает упавших в воду китобоев.

Капитан встал у грот-мачты, чтобы давать нам сигналы флагом. Когда флаг опущен, мы должны были заходить под ветер. Флаг пошел вверх — кит выходит на поверхность. Я сидел на носу шлюпки и греб особым гарпунерским веслом, боцман рулил и в рупор командовал.

В тот день появились разом два больших кашалота. Я испугался. Чаще всего можно подойти к киту почти вплотную. Он этого не заметит, потому что глаза у него посажены так далеко назад и так низко, и такие они маленькие, что спереди под углом градусов в десять можно приблизиться к киту почти вплотную. Сзади надо держаться под углом градусов 40—50. Но при двух китах любой из этих способов применить трудно, потому что чуть двинешься к одному, как тебя замечает другой. Чтобы мне было удобнее, боцман приближался сзади, держа курс между ними. Я должен был атаковать левого.

Когда мы были совсем близко, я встал, левым коленом уперся в банку и приготовил гарпун, ожидая приказа: «Задай ему!»

Черное тело отчетливо проглядывало в зеленоватой воде в трех метрах от шлюпки. Хорошее расстояние! Боцман скомандовал, и я резко наклонился вперед. Острое, словно бритва, железо вошло в кита, как разогретый нож в масло. С гарпуном был соединен заряд, и через несколько секунд я услышал приглушенный звук взрыва. Значит, гарпун попал прямо в легкие!

Тем временем гребцы разматывали линь. Он был сложен в две большие бухты — всего 150 саженей. Кит размотал саженей десять и остановился.

— Попал! — кричал я, меняясь местами с боцманом: я встал на руль, а он с ружьем пошел на нос, чтобы в случае необходимости добить кита.

Кит мучил нас полчаса. Мы думали, что он вскрикнет — так делает большинство китов. Мы были готовы припустить линь, когда он нырнет, чтобы не погрузиться вместе с ним. Но кит выпрыгнул вверх, мотая головой взад-вперед и разевая огромную пасть. Все, что подвернулось бы ему в радиусе шести метров, было бы уничтожено. Тогда-то я узнал, почему гарпунера называют рулевым. Бросить гарпун — ничто в сравнении с умением управлять шлюпкой, когда начинается борьба.

Весь рейс, как только замечали кита, я садился в шлюпку. И вот однажды я стоял с гарпуном наизготовку, когда у самого носа шлюпки показалась широко открытая пасть: все пятьдесят с лишним зубов, каждый длиной в фут, а весом фунта в два. Там хватило бы места, чтобы двое таких, как я, поместились. Я отпрыгнул к корме. Ребята засмеялись, я не обратил на это внимания. Шагнул назад к носу шлюпки, поднял гарпун... и попал в кита.

Дрался он крепко. Когда гарпун попал в него, кит пустился «кататься на нантукетских санках». Так говорят, когда кит размотает все сто пятьдесят саженей линя и убегает дальше, затягивая шлюпку с собой в глубину. Этот кит тянул нас со скоростью 20—25 узлов. Пришлось его отпустить — своя жизнь дороже. Летом 1902 года мы дрейфовали южнее Азорских

островов. В пять вечера марсовый крикнул: «Фонта-а-ан!» Как раз ужин был.

Капитан Маккензи даже жевать перестал:

— Где?

— С бакборта.

— Далеко?

— Примерно миля.

Капитан забрался на мачту.

— Кашалот, — сразу же сказал он. — Видите, фонтан какой низкий и широкий, да и направлен вперед. — И крикнул вниз: — Шлюпки готовить!

Мы с боцманом Эндрью Уэстом сели в шлюпку и ожидали приказа спустить ее. При выдохе кита шлюпку спускать нельзя. Тогда малейший всплеск достигнет животного как по телеграфу. Поэтому у нас было время осмотреться. Наконец флаг пополз вверх, извещая нас, что кит поднимается. Несколько минут спустя, все еще издали, мы увидели его спину.

— Гребите, гребите, черт подери! — подгонял гребцов Уэст.

Он боялся, что кит опять нырнет, прежде чем мы приблизимся. Вынырнуть он мог уже в темноте. Внезапно Уэст вскрикнул голосом, которого я никогда не забуду:

— Белый кит! Совсем белый! Это дьявол!

Я напряженно вглядывался вперед. Меньше ста метров отделяло нас теперь от кита, но в сумерках я различал лишь пенные гребни волн, разбивавшихся о его спину.

— Смотри, Смолли, — испуганно кричал Уэст, — он совсем белый!

Теперь и другие заволновались. Лица у гребцов стали белыми, как тот кит. Уэст кивнул мне, и я встал, положил весло на дно шлюпки и поднял гарпун. Наконец я увидел кита, всю его тушу, сантиметр за сантиметром, еще более побелевшую от пены, сквозь которую он пробивался.

Я вспомнил рассказы, которые слышал с детства. У этого кита не было белых пятен. Этот кит был совершенно бел. Но тут же мне вспомнились и сапоги капитана Маккензи, и что он обещал сделать со мной, если я промахнусь. Я должен был загарпунить этого кита, каков бы он ни был — белый или черный.

— Задай ему, Старый Томагавк! — прошептал Эндрью Уэст.

Я по всем правилам бросил гарпун. По крайней мере мне так казалось. Бежали секунды. Я наклонился вперед, чтобы услышать эхо взрыва.

В глубине раздался шум. На поверхности забурлило, вверх вырвался фонтан воды. Кит пошел вертикально вниз, быстро разматывая линь. Все в шлюпке затаили дыхание: не потянет ли он нас с собой? Я схватился за нож, но в наступившей темноте едва мог различить линь. Он ушел вертикально вниз, саженей на двадцать. И вдруг остановился. Мы все затаив дыхание ждали.

Несколько дней назад кит так же нырнул и неожиданно подплыл под дно шлюпки. Та взлетела в воздух и упала, разломившись на две части. Тогда я вылетел со своего места, упав всего в полутора метрах от челюстей кашалота, крушивших обломки шлюпки. Плавать я не умел — да и сейчас не умею — и держался за весло, пока другая наша шлюпка не подобрала нас.

...А самое опасное, это когда кит, разинув свою пасть с дом, пойдет вертикально вверх. Шлюпку он, ► как орех, перекусит...

38