Вокруг света 1971-01, страница 81

ила правильный порядок слов в предложении. Об этом дне сам он вспоминает с известной долей отцовской гордости за свою ученицу. Неожиданно для него Сара изобрела игру.

Дело обстояло следующим образом. Для упражнений Премак составил несколько комбинаций, не имевших никакого смысла. Например, красный на зеленом, зеленый на банане, апельсин на коричневом и т. д. Ему было важно лишь одно: насколько правильно Сара усвоила значение предлога «на».

Каково же было его удивление, когда Сара, несколько раз правильно выполнив задание, отодвинула от доски своего учителя и сама стала составлять предложения, но не законченные. Она предлагала Премаку на выбор несколько символов, с помощью которых он мог их закончить. Так, она «писала» на магнитной доске: яблоко на... и предлагала на выбор несколько символов, обозначавших предметы, цвета, понятия.

Вначале Премак не понимал, что от него хочет Сара. Однако очень скоро он убедился, что ее действия совершенно последовательны. У ученицы хватило настойчивости «объяснить» Премаку, что ее устраивает только такой вариант предложения, который имеет какой-то смысл. Сара терпеливо отвергала предложения вроде «яблоко на синем». Ее устраивали только такие, как «банан на блюде», «яблоко на банане» и ,т. д. Эта игра стала для Сары любимой во время занятий.

Но самое трудное было впереди, когда от обозначений конкретных предметов перешли к усвоению общих понятий.

Научив Сару ассоциировать красный цвет с яб

локом, а зеленый с грейпфрутом, говорит Премак, мы перешли к текстам, с помощью которых исследовали осознание ею понятия «такого-то цвета». По его словам, он не был особенно удивлен, когда Сара правильно называла цвета совершенно незнакомых ей объектов. Например, ассоциируя красный цвет как принадлежность яблока, шимпанзе безошибочно узнавала его в окраске вишии, которую она до этого не видела.

Во время одного из опытов Саре дали яблоко и попросили отобрать символы цвета и формы, характеризующие этот плод. Она с готовностью сделала это. Затем вместо яблока ей дали его символ — голубой треугольник и предложили сделать то же самое. Абсолютно без колебаний Сара «написала» для этого совершенно не имеющего ничего общего с яблоком предмета те же символы «круглого» и «красного», как и в том случае, когда перед ней лежало настоящее яблоко.

Ученый считает это доказательством того, что шимпанзе думает о символе, скажем, яблока не как о физическом объекте (в данном случае голубой пластмассовый треугольник), а как о предмете, который он символизирует.

Что же можно сказать об экспериментах Премака? Действительно ли это начало диалога: человек — шимпанзе? Сам ученый оценивает полученные результаты очень осторожно. На основе опытов с од-нйм шимпанзе, которые проводились немногим более двух лет, он отказывается говорить о чем-то большем, чем об удивительных способностях Сары.

М. ФИЧУКИНА

КОММЕНТАРИЙ К ЭКСПЕРИМЕНТУ

ЧЛЕН-КОРРЕСПОНДЕНТ АН СССР Л. Г. ВОРОНИН:

Часто опыты психолога Дэвида Премака называют сенсационными — отчасти потому, что они действительно интересные, а отчасти и потому, что некоторые зарубежные журналисты нередко принимают желаемое за действительное. И прав психолог, оценивая «полученные результаты очень осторожно».

Дело в том, что высшие животные имеют значительные резервы своего мозга, или, по удачному выражению известного советского биолога А. Н. Северцева — «запасный ум». Эти резервы, в существовании которых можно убедиться, глядя в цирке на мотоциклистов-медведей, танцующих вальс лошадей и т. п., при терпеливом и умелом отношении человека к дрессируемым животным могут быть сильно развиты. Можно выучить, особенно такое высокоразвитое животное, как обезьяна, совершать различного рода жесты и сложнейшие действия с предметами, которые явятся сигналами какой-либо их потребности: пищевой, игровой и т. п. Животное не только может повторять то, чему его выучили, но комбинировать имеющиеся знания или, как это давно уже психологи назвали, «переносить опыт» из одной обстановки в другую. При этом очень многое зависит от индивидуальности и ученика и учителя. Несомненно, в этом отношении Сара оказалась способной ученицей, и у нее не только образовалось большое количество ассоциаций, или, как физиологи говорят, временных связей (ассоциация — связь), условных рефлексов, но она их удачно переносила с яблока на вишню. Сара отлично улавливала связь между предметами (предлог «на»), что, между прочим, доступно и другим высшим животным (собака, лошадь, слон, дельфин), и переносила эту связь с одной комбинации предметов на другую. Очевидно, и «игра», которую Сара затеяла со своим учителем, основана на тонких условных связях, образовавшихся благодаря способности животного улавливать скрытые даже для человека отношения между предметами и явлениями.

Если обратиться к истории, то мы увидим, что подобные эксперименты одновременно начали у нас И. П. Павлов, а в США Эдуард Ли Торндайк. Павлов в отличие от своего американского коллеги был физиологом, и ему удалось показать, что у животных, как и у человека, существует явление сигнальности: по внешним сигналам и тот и другой выучиваются ориентироваться в своей среде, и что эти сигналы являются материалом их мышления. Комбинируя в соответствии с обстоятельствами приобретенные

знания в виде множества условных рефлексов, организм решает различного рода жизненные задачи. Это и есть мышление. Только оно у самых развитых животных и самого отсталого, необразованного человека осуществляется качественно различными мозговыми механизмами. Шимпанзе может и большему выучиться, чем это описано в статье, но... только при непосредственном общении с предметами и явлениями. Премак остроумно провел опыты, создав «новый язык и средства его выражения». Однако этот язык, в какой-то мере похожий на машинный язык, вкладывался человеком. Конечно, и мы обучаемся языку, и нам его «вкладывали» родители, учителя, люди, общество, но наш язык не идет ни в какое сравнение с тем, чему обучилась Сара: ни количественно, ни качественно. Уже Ч. Дарвин более ста лет тому назад писал, что при всей общности человека и обезьяны их отличает наличие у человека «дивного механизма» — речи и что у обезьяны не может быть мысли «об изготовлении орудий», она не может «размышлять о боге» и «разрешить математическую задачу». Иными словами, у нее нет речи, аппарата абстрактного мышления, который позволил бы обучаться не только при непосредственном контакте с окружающей действительностью, но и через речевые символы и главным образом через них. Не исключено, что какие-то зачатки способности к абстракции, так же как и способность пользоваться примитивным орудием (палкой, камнем), есть и у обезьян. Об этом говорят и опыты Премака, и те многочисленные исследования на шимпанзе, которые провели наши отечественные и зарубежные психологи и физиологи. Эти зачатки выражаются* в том, что животное может отвлечься (абстрагироваться) от непосредственной ситуации и усвоенные в ней навыки перенести в другую ситуацию и довольно удачно там ими воспользоваться. Но ведь это только отдаленные биологические предпосылки нашего абстрактного мышления, которое благодаря общественным условиям жизни и речи развилось до такой степени, что мы не только знаем о том, с чем мы никогда не сталкивались в данный момент и что накоплено человечеством на протяжении тысячелетий, но и можем планировать и прогнозировать будущие события.

Но, безусловно, установление «контакта» с животными очень интересное дело, оно расширяет наши знания о живой природе и, самое главное, помогает понять те пути,. на которых возникло такое удивительное и непревзойденное свойство, каким обладает мозг человека.

79