Вокруг света 1971-04, страница 33

Кто не помнит о дружинах и ватагах калик-богаты-рей, от молодецкого клика которых осыпались маковки киевских звонниц и теремов! У всех у нас, от детских еще чтений остался в памяти образ седовласого старца, держащего в руке «клюку девяносто пуд». Это не старец даже, а «старчище», «кали-чищо».

Калики — слово производное. Может быть, основой для него послужило другое, связанное с ходьбой, — калиги, то есть сапоги, а в широком смысле — обувь. (Выражение «калики перехожие» в разговорном обиходе незаметно утратило свой первоначальный смысл да и внешне изменилось в «калек». В новые времена йерехожими каликами стали называть артели бродячих слепцов — сказителей и песенников, живущих на подаяние сердобольных слушателей.)

Неизменным предметом страннического снаряжения была сума. Та самая, которую былинные калики, устраиваясь на отдых, подвешивали на изгиб посоха, глубоко и прочно воткнутого в землю.

И конечно, каждый странник не выходил в путь без плаща, который укрывал его от дождя и ветра, от ночного холода. Плащ был особого покроя, без разреза впереди. Материя вольно спадала с плеч, придавая фигуре закрытый и округлый вид, отчего по внешнему сходству одеяние называлось иногда «клакол». колокол.

Аскетическая суровость одеяния прямым образом должна была соответствовать и внутреннему настрою древнего странника. Как правило, на хождение он отваживался единожды за всю свою жизнь, и если завершал его благополучно (а такое удавалось далеко не каждому), то, естественно, оно теперь представлялось ему главным событием целой жизни, не побоимся высокого слова, — деянием.

Хождение никоим образом не напоминало прогулку за небывальщиной, развлекательное турне в экзотические края. Ни малейшего намека на ротозейство, ни единого штришка суетности в жесте или в мыслях — вот идеальный контур человека с посохом и сумой. Перенести в дороге те или иные лишения он считал почетным для себя.

Маршруты средневековых хождений не поддаются точному подсчету, но главными, основными были, кроме Палестины — Святой земли, Рим, Константинополь, Афон.

Странствия притягивали людей самых разных. Среди паломников мы встретим и высокообразованного, обладающего писательским дарованием монаха, и дипломата, внимательного к обычаям и нравам соседней земли, и купца, который устремляется в путь, чтобы замолить грехи бесшабашной своей и невоз

держанной молодости, и крестьянина, что возвращается на родину едва ли не с единственной реликвией—выстиранной в Иордане рубахой: теперь он будет хранить ее в сундуке до смертного часа и завещает родственникам, чтобы в домовину его положили именно в ней.

Не нужна большая фантазия, чтобы представить, с каким преклонением смотрели на человека, сходившего за тридевять земель, едва ли не на край света, его современники, с каким вниманием слушали они его рассказы.

Но вот о чем именно он им рассказывал?

Представить это нам, пожалуй, вряд ли бы удалось, не получи мы в наследие от древнерусских паломников-писателей записей, которые от века к веку по мере накопления составили целую область отечественной письменности. В крупнейших книгохранилищах страны и по сей день сберегаются драгоценные образцы паломнической литературы — «хождения», «исхождения», «странствования», «путники». Тут автографы и многочисленные списки с них, рукописи с миниатюрами, беглыми зарисовками и даже картами.

Документальные рассказы о странствиях издавна

В оформлении очерка использованы рисунки Василия ГРИГОРОВИЧА-БАРСКОГО