Вокруг света 1971-04, страница 56

пошел бы я ко дну, если бы мне поручили вести дело подобного размера!» Я спросил у капитана: что же это, младенец, да еще по ночам, руководит нашим кораблем? Капитан ответил: «Штурман. Давно плавает». Давно?! Наверное, в этот морской стаж входят и мокрые пеленки.

Наконец, Фред. В нем, кроме детства, было еще специфически американское соединение ребячливости со зрелой деловитостью. Отец его был строитель-монтажник. Сам Фред учился в восьмом классе, а кроме того, как и многие его сверстники, подрабатывал — на ферме у Томаса. Он скопил денег, купил телку. Сама по себе телка была ему ни к чему, просто денег хватило как раз на телку. Фред повез ее в город, показал на выставке, взял приз, продал. Скопил еще денег и купил лошадь. Скажете: «Чичиков!» Какой же Чичиков, когда он под широкой шляпой, в седле и с лассо в руках — Фенимор Купер! Гарри Купер! Именно так и смотрели на него местные девчонки.

Фред был выделен Томасом нам в помощь, а лишние руки требовались — рысаки наши за долгую дорогу несколько одичали, хотя в Москве они прошли руки мастера-наездника, который сам, однако, отправиться за океан не мог: его ждали большие призовые гастроли в Париже. После того как без тренировок протянулось почти два месяца, лошадей нужно было готовить к троечной езде фактически заново и каждую отдельно. Они стали подхватывать на унос, бояться всякой тени или же делать вид, как умеют это делать лошади, что боятся. Как их переубедить?

Фред садился верхом на одну пристяжную, я на другую, доктор делал кореннику индивидуальную проездку в экипаже. Так готовились мы к публичному выезду. Множество беспокойств владело нами: будущая толпа, крик, вспышки магния...

...Гужи были, конечно, слабоваты, дуга чуть кренилась на сторону, поводки уздечек оказались пристегнуты не совсем правильно, но светило солнце, коренник нес шею картинно, по-лебединому, пристяжные кипели, медвежья полость сверкала, бубенцы мягко перезванивались, и ярким пятном мы играли по полю: «словно серые лилии на зеленом лугу», — как на другой день писали газеты.

А на обычной утренней проездке лошади, чего-то напугавшись, все-таки однажды понесли. Место было очень уж неподходящее: тут же кипело шоссе. Левая вожжа запуталась и оборвалась. Некоторое время я тянул вожжи на себя, почти лежа навзничь, но тут лопнул гуж, качнулась дуга, и коренник фактически освободился от упряжки. Долго ли можно держать лошадь на одних вожжах? Раздался удар, толчок, экипаж черкнул землю, я вылетел, а надо мной, как в приключенческом фильме, пронеслись лошади.

Откуда-то возник черный стремительный автомобиль с надписью-молнией «Шериф» и с ревом понесся наперерез общему потоку и лошадям. Все, кто только был на ферме, очутились верхами и тоже полетели стремглав, соперничая с машинами. Но всех опередил Фред, наш приятель-школьник. Он поставил «додж» поперек шоссе, наши лошади, волоча за собой остатки экипажа, оторвали у него крыло, но все-таки замедлили ход, и тут же один из всадников, спешившись, повис у них на удилах.

Лежа на обочине, я наконец-то почувствовал ту непосредственность перехода от пафоса к иронии,

какая заключена в гоголевской тройке, а я, заучив хрестоматийные строки со школьных лет наизусть, не мог, в сущности, этого понять: «И сам летишь, и все летит...»

Позднее, когда происшествие превратилось в рассказы о том, как, кто и куда бросился на помощь, я спросил Фреда, что скажет его отец про искалеченный автомобиль.

— Да, — отвечал Фред, — что-нибудь такое он скажет. Ведь он у меня наполовину валлиец, наполовину ирландец. Представляете себе, что за смесь!

И правда, дня два мы потом Фреда на ферме не видели...

Через несколько дней мы прибыли в вотчину ковбоев — Техас, в городок Форт-Уорт, на большую выставку скота, по случаю которой здесь же, на исконной земле индейцев-команчей, проходило родео, состязание ковбоев. Все были в шляпах с широкими полями, все верхом, все в кожаных брюках, словом, это был мир, сошедший со страниц самых головокружительных книг юности и в то же время абсолютно взрослый, серьезный мир.

Каждый всадник, каждая поза, всякая деталь сбруи или костюма, невольно подмеченная, пока мы бродили по двору, вокруг загонов и по конюшням, действовала сразу и сильно. Она была представительна, если можно так выразиться. Иначе говоря, одна поза или случайная деталь показывала весь этот мир, самый смак этого мира. Естественно, лю-д» не позировали нам специально. Они занимались лошадьми, готовили их, мыли, чистили или же пробовали верхом разные приемы.

Я помню, как в первый раз я увидел Кавказ, Эльбрус, табуны, однако ярче всего остался в памяти кинжал, который свесился через край лавки, а на лавке спал старик. Кинжал свесился у старика, словно туфля, как сигарета через край губы, кинжал был обычен,, банален в тот момент. Стало быть, каков же момент! В случайном кинжале и сосредоточился тогда для меня весь Кавказ, домашний дух Кавказа.

Так шляпы, сдвинутые на затылок, кони в золотых седлах, запросто привязанные к забору, — все' действовало вспышками, а когда в самом деле заблистала арена, когда шляпы были щегольски надеты и кони замундштучены, это казалось уже не столь, ослепительно. Поймите меня правильно, как имел обыкновение говорить наш Томас.

«...Мне приходилось в самом деле стрелять медведей и охотиться на китов, — рассказывал о себе «отец» Шерлока Холмса Конан Дойль, — но это все не шло ни в какое сравнение с тем, как я пережил это впервые, еще в детстве, с Майн Ридом в руках».;

Ах, эта книжная предвзятость, мешающая видеть то, что в самом деле видишь! За Майн Рида, которого все когда-то держали в руках, я чуть было не поплатился, сидя позднее на Добром Гарри и стараясь бросить лассо: после Техаса Томас предложил перейти от наглядных к практическим урокам ковбойства.

Лассо в руках ковбоя — универсальное орудие. Им не только арканят скот, но ловят змей, медведей. А во времена гражданской войны Севера и Юга был организован особый ковбойский отряд, вооруженный лассо.

Лассо летит, и мне казалось, конь тоже летит. Поэтому, преследуя бычка, я пустил веревку и сам устремился за ней. Но вместо полета получилась

54