Вокруг света 1972-04, страница 64

Встрепенулся Калина: «Тебе бы за это, не говоря худого слова, — в рожу: за волоса да в небеса! Ну, да собака и на свой хвост брешет! Пойдем, мужики; боле мы сюда не ухожи!»

Собирается Калина Горнешелтозерсхий аж в сам Новгород Великий — путь туда издавна ведом сла-вутным вепсским каменотесам. В берестяном кошеле — клевцы, клинья. Будет делать Калинка жернова новгородцам. Станет ходить по церквам и монастырям, по теремам и черным избам. Доберется и до набольшего попа — митрополита: дело есть!

...Весной привез Калинка из Новгорода грамоту: разрешено-де строить церковь — выставку Шелт-озерско-Бережного погоста — нонешнего Горнего Шелтозера. Где место храму? Запрягли жеребца, в постромки — бревно; гикнули... Помчался неезженой жеребец, на кряжик вымахнул — стал, заржал, гривой всколыбнул, копытом топнул: тут! Только обмерили место для клети, положили под углы по камню, под камни — по деньге да петушьей косточке; только стали от угла до угла промерять веревочкой — не наперекосяк ли? — бабы заголосили. Поднял Калина голову: идет поп Ожега! Крест за спину закинут; в руках шелыга; ряса подоткнута. Топочет, как волк кованой. За ним причт движется; дьякон, дьячок, пономарь — молчат; а просвирня волочится, дак она нестерпимо даже орет — своих подбадривает.

Конешно, наши горнешелтозерские ребята топоры от греха — в крапиву. Просвирня думала — испугались; она пуще заголосила. Наши бабы ей отвечают, конешно, стараются тоже.

Тут Калина выступает с мирным предложением: «Что ругаться — не пора ли подраться? Не все горлом — ино и колом!»

Перво — два сильных, могучих богатыря сцепились — Калина да Ожега. Ожега силен — тяжел, Калина легок — увертлив. Ожега медвежьим обычаем пошел: воздух лапами молотит, глаза от злости закрыл! Да наткнулся Ожега на кулак, перевалил его Калина со щеки на щеку, постриг попа без ножниц, испек ему пирог во весь бок, завернул салазки... Такой другой драки и старики не упомнят. Великая тора! ¹

А там уж мужики наши дьячку косицу оторвали—и чаю пить пошли. Дьякон по дороге к Шелт-озеру пыль вздымал. За ним сгоряча старичонко ветхой (моих лет) кинулся, клюкой, знаешь, помахивает, лаптями загребает. Дьякон глянул — погоня за ним, а сколько мужиков — не видит! Пыль, дак... Он сапожищи скинул — легко бежать — радуется: мужики, мол, пока сапоги делят — отстанут. «Вот уж хитрой я!» — дьякон-то, собой довольной, ржет. А дедушка сел на обочину — переобувается, ворчит: «Вот-де, коли догнал бы!»

...Уж просвирня у кумы своей в Горнем вторую дюжину кружек чаю пила — все Калина с О ж его й ратился. Поп изловчился — уж было сбил да поволок, ажно брызги в потолок... Наши мужики, как чаю попили, набежали, Ожегу повалили, отмолотили, по дороге к мельнице бросили. На другой день шелтозерски приехали — подобрали. Деревянная церковь, шатровая, «кораблем»² была выстроена и стояла двести с лишним лет. Названа: церковь Сретенья — встречи, значит. (Не Ожеги с Калинкою встречи, конешно... Это только так смеялись.)

Нынешню-то каменную церковь уж недавно выстроили, лет сто двадцать назад. Да нет нонче того усердия в делах веры, нету...

'Тора — драка, побоище (вепсск.).

² Выстроена «кораблем» — тип шатровой церкви^-последовательно с востока на запад прирубаются клети алтаря, собственно церкви, трапезной, сеней.

БЫВАЛЬЩИНА

Подозрительно быстро заснули ребятишки.

Мы, несколько стариков и я, сумерничаем. Быстро наливаются синевой окна. Самое время перевести разговор от обычной нескончаемой беседы стариков о житье-бытье на былички. Здесь, у вепсов, водяные, лешие, домовые, эти герои быличек, воплощенные силы природы, духи жилища — существа добрые, иногда простоватые. Они помогают человеку, часто сами нуждаются в помощи. Языческие, пантеистические представления сохранились у вепсов в первозданном древнем обличье, не искаженном представлением христианской эпохи о «нечистой силе».

— А про лешего у вас что-нибудь рассказывают? — осторожно закидываю фолькло^ристскую «удочку».

— У нас его Метс-ижанд зовут! — оживляется столетний дедушка.

Отодвигается ситцевый полог кровати, и гроздь белых головенок навостряет уши и блестит глазенками. Подсаживаются поближе старики.

ПОЖНЯ РУДАНГА

П ошел мужик себе новую пожню чистить. Рубит да корчует, корчует да рубит. Сам сердитой, недовольной. Легкое ли дело дикий ур расчищать! Поспрашивай у стариков, каково!

Глядь: идет Метс-ижанд! Тьфу, напасть!..

«Сядем, что ли! — леший говорит. — Горе, ох, горе!.. Тойне-поль понимаешь, три дня уж не разродится. Хоть бы жена твоя бабьим делом помогла! Ведь у меня трое лешачонков маленьки; что ж, сиротами останутся. Помог бы, сосед!» — «Да ей неколи; я валю дерева, она сучья обрубает...» — опасается мужик в оказию попасть. А леший: «Будет у тебя пожня; метки положи, какую тебе пожню надобно».

Ну что станешь делать? Положил, конешно, мет-ки-зарубки на осинах. Говорит жене: «Я домой правлюсь. Ты морошки набери в болоте! Мне-ка морошки тоской хочется...»

Зыркнула баба на мужика — перечить не посмела. Умелась за морошкой. Мужик дома сидит — от окна к окну кидается. Ну просто сил нет! Слышит, баба у подоконья разливается, соседкам рассказывает: «И-их, милые мои, разбаловалися нонь мужики, раз балов алися! Мой-то полудня не доработал, какого-то гультяя ветрел да и говорит: «Иди по ягоду, а я-де сам большой барин — домой пойду, на печь лягу!» — «Чтоб ты, — думаю, — оттуль свалился!» Ну, иду это. На болото прихожу, там — ма-а-мочки! — баба какая-то плачем-плачет: пора приспела... Роди-имые мои!.. Я кошель-то в кусты; побабила ей. «С какой деревни?» — спрашиваю. «Дальняя!» — «Твой-то, — говорю, — тоже небось на печи лежит...» Конечно, поругали уж между собой и ейного мужика. А ребеночек родился — с лица темен, головенка, как копенка, лохматенька. Глянула она: «Весь, — говорит, — в отца! Какой хорошенький!» Встала, ушла. А я и морошки успела набрать — желтенька, крупна; на выбор брала, всю спину обломала».

«Вот это ты, баба, врешь! — муж на крыльцо восходит. — Кошель-то уж полный был, как ты его взяла...» — «А ты откуда знаешь?!»

...Ночью мужик худо спал. Мается, думает: сдержит ли слово Метс-ижанд, нет ли? Пришел - поле чистое между метами, будто никогда леса не бывало; трава высокая. Одна березка осталась; с нее птица глядит.

'Тойне-поль — жена лешего (вепсск.).

62