Вокруг света 1972-05, страница 51

старый. Недостроен. Хозяин умер. Хозяйка тоже в черном, как и мать. Седая. Мать старше ее лет на тридцать, а внешне они одного возраста. Так они и живут: наша хозяйка одна в своем доме, дочь с внучкой одни в своем — выше, на горе. Их самостоятельность вызывает чувство уважения. Во внучке она тоже проявилась: не полюбила никого и замуж выходить не хочет, хоть и пора уже.

Очень понравились мне имена их коров. Корова Ламази (Красивая), телка Иреми (Оленуха), теленок Спило (Слон).

Мне не раз приходилось бывать на «пурмарили» — угощении, буквально «хлеб-соль». Когда начинается застолица, весь традиционный порядок кажется нескончаемым. 'А порядок тостов за грузинским столом таков: первый — за гостей или за родителей. Обычно за родителей, но бывает, что и за Высокого гостя. За покойных предков сливают немного через край стакана на пол или мочат в напитке кусочек хлеба.

Если первый за родителей, то второй за братьев я сестер. А потом за всю родню в отдельности, а потом за кого-нибудь, кто в пути или отсутствует за столом.

А потом за каждого гостя отдельно, или за женщин, или за того, кто готовил угощение, за хозяина, за хозяйку, за детей, за какого-нибудь еще хорошего человека, за урожай, за работу, за вино, за стол, то есть за это собрание, и, наконец, последний стаканчик «на коня».

Я не первый и не последний, кто говорит об этом. Все равно: да здравствует щедрый стол, хвала и здоровье гостям, долголетия хозяевам!

Я как-то научился отказываться, не обижая хозяев и тамаду, от постоянного наполнения моего стакана. Дело в шутке: я просто прошу слова, тамада разрешает мне, и я говорю: «Позвольте мне с этим стаканом (это традиционная формула) произнести такие слова: я очень ценю ваше гостеприимство и ваше вино. Я вообще ценю такое вино, которое прибавляет силы и радости, и поэтому я не могу пить его много. Я выпью этот стакан до дна за ваше здоровье, хозяин; за хозяйку; за здоровье тамады; за ваше, Ольга Михайловна; за ваше, Акакий; за вас, Серг; за вас, Ма-мия...» И так за всех до последнего рядом со мной. Все слушают внимательно, и, когда я кончаю, тамада восклицает: «Никогда не

слышал такого тоста. С одним стаканом он выпил за здоровье всех! Замечательный тост!» И мне разрешают пить, как я хочу.

Нам пришло облегчение: Арчилу выдали книгу в лесничестве, где записаны результаты некоторых обследований предыдущих лет. Зная, в каком состоянии посадки, особенно когда все хорошо, можно кое-что узнать и из этой книги. Арчил списывает, как школьник, которому повезло. Ему выпала домашняя настольная работа: подсчеты и карты. Я стараюсь от такой работы отделаться, но и мне иногда перепадает. Скучное дело, сопоставляя данные актов обследований, приводить их в порядок и наносить на карты «вы-делы» — обработанные участки посадок.

Я знаю, насколько это все неточно, к сожалению. Нет, конечно, мы стараемся сделать лучше, но нельзя практически побывать на всех участках, во-вторых, оценки слишком произвольны, а местные слишком «свободно» ориентируются на карте. «Нико, скажи, пожалуйста, где мы сейчас находимся?»— «Здесь!» — тычет пальцем Нико. Я смотрю на карту, вспоминаю, что мы пересекли несколько оврагов и несколько километров поднимались по тропе, и понимаю, что мы совсем в другом месте. «А может быть, здесь, Нико?» — спрашиваю. «Может быть, дорогой», — охотно соглашается Нико. Мы с ним встречаемся взглядом и откровенно смеемся. Действительно: какая разница, там или тут, лишь бы деревья хорошо росли...

Арчил в Ахмета играл один раз на чонгури и пел: «Гей, быки, поедем за солью». Протяжная сильная песня. Я говорю ему: «Арчил, спойте что-нибудь для меня». — «Для тебя?» И он поет навсегда запомнившуюся мне «Мохевис кало Тинао!». Как он попал в точку! Эта девушка из Мо-хеви — Тина жила в Каркуче — одна из первых настоящих горных деревень в Грузии, которую я видел.

Как-то попросил его спеть что-нибудь знакомое. Он ответил: «Не могу. Сердце должно петь, тогда и поешь».

Здесь, в Харагоули, ему кто-то дал в руки чонгури, узнав, что он умеет играть. Он подержал его в руках, позвенел струнами и отложил в сторону.

Дочь и мать.

Вечером после работы мы все умывались по очереди, жена хозяина поливала. Но, видно, вода в доме кончилась. Хозяйка тихо сказала что-то матери, та зажгла коптилку. Взяла со скамьи у камина кувшины. Тогда я тоже встал и сказал на «моем» грузинском языке, что я хочу знать дорогу к роднику. Наши засмеялись, когда кто-то перевел на русский, что я сказал. Все знали мой интерес к родникам.

Я взял коптилку в руки, и мы вышли на улицу. По песчаной тропинке спустились по спирали вниз. В овраге под деревом был врыт в землю огромный кувшин без дна. Наверно, снизу бил родник.

Мы набрали воды, и обратно большой кувшин нес я, прямо-таки отнял его у старушки — никакие хотела разрешить гостю' работать. Как она могла бы нести такой тяжелый? Может, привыкла?

Когда пришли в дом, старушка стала быстро своим что-то говорить, и те засмеялись.

Утром я проснулся первый. Женщины уже что-то делали у очага, и, когда увидели меня, старая хозяйка молча взяла меня за руку и отвела к винограду и сказала: «Ты хороший мальчик, ты вчера принес мне воду, пойди поешь виноград».

Я сделал то, что не принято делауь гостю и мужчине?

Пытаюсь забраться выше домов по склону по следам коз — здесь их тропа на водопой. Добравшись

Дзиа Баграти.