Вокруг света 1972-06, страница 60ЮРИИ МОРАЛЕВИЧ Рассказ-быль то было в конце двадцатых годов. Я был совсем еще молод и служил на старом довольно крупном по тем временам зерновозе, принимавшем в свои трюмы почти четыре тысячи тонн груза. Как четвертый помощник капитана, я выполнял штурманские обязанности и ведал грузами. Поэтому и должность моя именовалась «суперкарго». Это по-английски, а в прямом переводе означало «над грузом». Возили мы в порты стран Ближнего Востока и Запада Европы пшеницу и кукурузу, а обратными рейсами всякую технику. Не раз нас трепало в Бискайском заливе. Наш тупоносый зерновоз, отчаянно дымя, взлетал на десятиметровой высоты штормовых волнах — вот-вот развалится. Но машина исправно выгребала, и лютая Бискайка оставалась за кормой. Океанский шторм даже для нынешних огромных теплоходов не шутка, но меня неизмеримо больше донимала другая беда: наше судно, имевшее деревянную обшивку, было огромным питомником крыс. Их на пароходе были не сотни и не тысячи, а несметное множество. Крупные, сильные, откормленные экспортным зерном, они, пожалуй, полагали себя настоящими хозяевами судна, а нас жалкими и беспомощными врагами их крысиного королевства. Капитан считал меня неплохим штурманом, но за крыс ругал сурово и каждодневно: — Думать не хотите, юноша! Секстаном «шарик» ловить и курс прокладывать — не больно хитрое дело. А как суперкарго? Вы же фактически не над грузом, а над крысами! Суперрэт! Мне даже снилось это грохочущее «р» капитанского голоса в сотворенном им термине «суперрр-рэт»! За несколько рейсов я стал заправским крысоловом. Матросы втихомолку величали меня супер-крысом, но сочувствовали и помогали как могли. В Одессе во время загрузки в Иностранной гавани кукурузой мы наловили в порту в городе несколько десятков кошек, набили ими одну из подшкиперских кладовых. А только вышли за Воронцовский маяк, всю эту отчаянно мяукавшую голодную свору выпустили в трюмы. Всю ночь оттуда доносился пронзительный кошачий визг. Видно, битва с крысами была жестокой. А утром от всей кошачьей армии мы обнаружили лишь несколько клочков шерсти. Боцман, качая лысой головой с подковой жидких седых волос, даже с некоторым уважением промолвил: — Вот это расправились. Всех пожрали. А шерсть собрать, так мне плешь не покроешь. Во время следующей погрузки — под херсонским элеватором — я достал в управлении порта двадцать отличных больших крысоловок, которые один береговой матрос ловко мастерил из прочной стальной проволоки. В задней стенке проволочной клетки — дверца для вытряхивания за борт «улова», а в передней — узкий туннель, который внутри заканчивается венчиком проволок, заточенных, как иглы. Внутрь проскользнуть легко, но наружу гибкие иглы не пустят. В клетке под потолком лакомая приманка — ломтик сала. Это, конечно, по-вкусней пшеничных и кукурузных зерен. Каждое утро из новых ловушек матросы вытряхивали в волны не меньше сотни крыс. Но количество их на пароходе не уменьшалось. Население их плавучей державы неуклонно росло. — А если отраву раскидать? — спросил меня третий механик, недавно переведенный с пассажирского «Пестеля». — У нас так делали. — Так то на пассажирском, — уныло ответил я. — А у нас зерновоз. Если мы импортерам будем доставлять зерно с дохлыми крысами? Скандал. По инструкции у нас не положено никакой отравы. Год назад нас ставили на окуривание. Серу жгли в трюмах. Всю живность уничтожили. А в Генуе не уследили, их с элеватора набежало черт знает сколько. Несколько дней третий механик не обращался ко мне со своими советами, но, когда мы после Гибрал 58
|