Е. ФЕДОРОВСКИЙ

высота 133,4

так, их оставалось семнадцать — североморцы Ве-ня Борисоглебский, Вася Балацин, Алексей Золотников, Иван Репин, Степа Никитин, его тезка Турыгин, Владимир Варава, Валентин Березин, Николай Игна-тенко, Илья Зинченко, Иосиф Данилов, Миша Исаков, Миша По-рошин, Саша Кудреватый, Павел Савин, Вениамин Скрозников. Семнадцатым был комбат Федор Жуков.

Они выжили во время авиационных налетов и артиллерийских обстрелов. Когда самолеты пикировали, они прятались в воронках под самым носом гитлеровцев. А когда начиналась танковая атака, все возвращались в свои окопы.

Еще до начала атак Жуков заприметил разбитую пушчонку. У нее заклинило поворотный механизм и было оторвано колесо. Но имелся один-единственный снаряд. Жуков смекнул применить для дела и эту пушку. Когда танки полезут на высоту, пусть кто-ни-будь выстрелит из нее. Конечно, снаряд попадет в белый свет как в копеечку, но выстрел привлечет внимание танкистов. Они попрут на эту пушку, подставив бока противотанковым ружьям Борисоглебского с одной стороны и Балацина — с другой. Кудреватого с пулеметом он выдвинул вперед в хорошо замаскированную воронку. Пропустив танки, он отсечет пехоту.

Слева от Жукова сидели два Степана — Никитин и Турыгин. Оба ширококостные, молчаливые, хозяйственные. По ячейкам они разложили автоматные диски и гранаты, в ногах поставили немецкие «шмайсеры». За десять дней боев матросы уже превратились в настоящих пехотинцев. Когда немцы бросались в атаку, они начинали стрелять из винтовок: дальше берут. Потом из автоматов ППШ. А уж в ближнем

бою хватали «шмайсеры», благо это трофейное оружие не отказывало, патронов к нему набирали помногу, только убойная сила немецких автоматов была меньше, чем у наших.

За Степанами, дальше, располагался Ваня Репин. Из-под низко надвинутой каски торчал длинный хрящеватый нос и подбородок, обросший невесомым, как у курчонка, пушком. Только руки выдавали его волнение. Они то гладили ствол, то теребили маслянистый брезентовый ремень автомата.

Справа от комбата в отдельных ячейках лежали матросы Варава, Березин, Зинченко...

Вчера был ранен командир роты Филимонов. Его удалось переправить к своим. Но потом немцы перерезали эту последнюю ниточку, которая связывала матросов со штабом бригады.

Они безучастно смотрели на приближающиеся танки, как смотрят на давно надоевшие вещи. Все так устали, что осознание смертельной опасности притупилось. Никто даже не потрудился сосчитать, сколько шло танков в этот раз. Просто в мозгу у каждого шевельнулась мысль, что их было больше, чем прежде. Шевельнулась и успокоилась.

Вчера моряки разделили последний сухарь, выпили последнюю фляжку воды. Дно окопов плотно устилали стреляные гильзы. Мало оставалось патронов. В нишах лежали последние гранаты. И пути ни назад, ни вперед не было.

— Какое сегодня число? — спросил Жуков, лениво покусывая сухую, чудом уцелевшую травинку.

Старшина второй статьи Веня Борисоглебский с удивлением посмотрел на комбата и не очень уверенно ответил:

— По-моему, четырнадцатое...

«14 сентября — один из наиболее критических дней в истории обороны Сталинграда. Враг бросил на город семь отборных кадровых дивизий, 500 танков, несколько сот самолетов, сосредоточил огонь более тысячи орудий. Гитлеровцы задумали пробить нашу оборону как можно в большем количестве мест, изолировать один обороняющийся участок от другого и сбросить их защитников порознь в Волгу.

Упорнейшие бои развернулись в тот день в районе Мамаева кургана, на берегу Царицы, в районе элеватора и на западной окраине пригорода Минина. Стремясь во что бы то ни стало добиться успеха, враг применял самые коварные методы борьбы. Он менял направления своих ударов, пытаясь ввести нас в заблуждение, перекрашивал свои танки под цвет советских и изображал на них пятиконечные звезды...

Все тяжелее становилось положение в городе. Резервов по-прежнему не было. Центральной переправе через Волгу угрожала непосредственная опасность. Немцам казалось, что еще одно усилие, последний напор — и они овладеют Сталинградом, а нас опрокинут в Волгу».

(А. И. Еременко, Сталинград)

25