Вокруг света 1973-08, страница 42

А Павел Фомич, видно, спешил: на ходу шапку содрал, лицо вытер, остановился, дух перевел, берданку с плеча скинул, оглянулся да с тропы прямо к берегу, присел и под откос — шшшш! — словно корова языком слизнула. Куда это он? Или тенится кто?

Михаил — к откосу, позвать, и — онемел. Павел Фомич сидит на корточках возле браконьерского кола, проволоку из воды выбирает. Левая рука плохо слушается, левой Павел Фомич проволоку только придерживает, а тянет правой. Но ловко так. А берданка рядом лежит.

Из воды показалась сплющенная ловушка. Павел Фомич поднялся, разглядывая попорченную снасть. Комок проволоки раскачивался в вытянутой руке, с него капало. Павел Фомич уронил проволоку, втягивая голову в плечи, посунулся к берданке.

— Брось! — крикнул Михаил.

Павел Фомич так и замер с

растопыренной пятерней.

Михаил спрыгнул с обрыва, оттолкнул старика, схватил берданку, разрядил, патрон сунул в карман. Глаз с Павла Фомича не спускал. Тот поднял испуганное, злое лицо, мигнул.

— Мишка? — вырвалось у Павла Фомича. — Так ты ж...

Он осекся, отвел взгляд и вдруг замотал головой, захихикал:

— О, господи, я-то думал!.. Ведь до смерти испугал... Ноги не держат, пра... Испугал, Миш!

Павел Фомич, и верно, не мог вроде стоять, ступил шага два и уселся прямо на сырую, серую прибрежную глину.

— Ох, испугал!..

Он водил рукой по поле брезентовой куртки, отыскивая карман, наконец, нашел, вытащил мятую пачку «Севера».

— (Надо ж! — бормотал Павел Фомич. <— Ровно леший!.. А я глянул — кол это торчит. Дай, думаю, слезу... А ты тут как тут!

Из-под редких серых бровей Павла Фомича показались на миг, словно осторожные зверюшки, бесцветные глаза. Столкнулись с растерянными глазами Михаила, спрятались в щелках морщинистых век. Павел Фомич чиркнул спичкой, поперхал, сплюнул:

— Табачок продают — палки... А ты чего в лесу-то делаешь, Миш? Ты ж сказывал — в город пойдешь. Нет?

— Я свое дело делаю, — сказал Михаил. — А вот ты... зачем занялся этим?!

— Чем — «этим»?

— Хоть не прикидывайся, дядя Павел!.. Когда нашел норы?

— Норы-то?.. А!.. Да вот, увидел кол, дай, думаю, гляну... Ей-богу! Дрянь, дрянь табачок...

— Ты же все законы знаешь!— сказал Михаил. — Знаешь ведь! Не прячь глаза-то! Ведь я тебя в город должен сдать!

— Это с какой же радости? Чего это — в город? Чего?

— А того!.. Теперь так выходит, что и лосей ты бил... Молчишь?.. Чего ты молчишь?!

Павел Фомич ткнул искуренной папироской в глину.

— Ты, Миш, язык придержи,— сказал он. — Да. На лосях ты меня не словил. И про бобров не докажешь. Шкур при мне нету, а ловушки... Не мои они, и все тут. Ты как их нашел? Случаем? Вот! Я тоже случаем. И весь сказ.

Он вытащил новую папироску.

— Кончай раскуривать! — сказал Михаил. — Правду говори! Или пойдем!

— А ты меня не неволь! Не неволь! Я человек старый, слабый. Успеется...

— Верил тебе, эх... Ужом завертелся!.. Ведь ты вор.

— Придержи, Миш, язык... Процент со штрафу спешишь получить? Ну, ну. Гляди, самому бы не приплатить.

— Чего мелешь? Кончено. Вставай! Говорю: встать!

— Встану, Миш, встану. Не век тута вековать. Встану!.. Валяй, вези меня в город! Только потом не сетуй, потом на себя пеняй!

— С ума спятил?

— Не, тебя жалею...

Павел Фомич неуклюже поднялся на ноги, отряхнул штаны. Щурясь на реку, покачал головой:

— Командир!.. Четверть века прожил, а все слепыш. Каждый к себе гребет, что может, а он на особицу жить нацелился!.. Эх, промахнешься, Миш! Промахнешься!

Он впервые посмотрел Михаилу в глаза, и не злобу, не страх, а насмешку и жалость увидел Михаил в старческом взгляде.

— Дядя Павел, ведь ты на войне был! — вырвалось у Михаила. — Отчего ж у тебя душа поганая?!

Павел Фомич задрал колючий подбородок, выставил вперед сухой кулачок:

— Войну не тронь, щенок! И душу мою не тронь!.. Поганая? А у вас у всех хорошая? У сеструхи твоей, у Машки, хорошая?!

Он придвинулся к Михаилу:

— Знаешь, кому бы я шкуры повез?.. Ей, Машке! По сотне за штуку сговорились... Ну?.. И лосятину ей сбывал!.. Не знал? А! А откуда у ей телевизор, на какие шиши ейный мужик «Москвича» купил?!

— Врешь!

— Как твоих коснулось, так «врешь»! Не, Миш, не вру! Чистая правда!.. Скажешь, не знал? Не согласятся, Миш. Тебе и сейчас не верят. Думаешь, почему Пуговы злобятся? Они ж считают, мы вместе с тобой орудуем. Ну им, честным, обидно! А может, серчают, что в компанию не берем... Ты что? Ты, Миш, что?

— А ну, полезай наверх! — сказал Михаил. — Лезь! В милиции скажешь, что мне говорил!

Павел Фомич отступил.

— Бона ты как... — сказал он.

— Так, так! — сказал Михаил. — Лезь!

— Ладно, Миш, лезу... Только учти — я ничего не скажу. Заявлю — выдумал ты, по злобе на меня возводишь!

Павел Фомич так и не тронулся с места, он и глаз не отводил, но жалости в его взгляде уже не было.

— Злобиться мне на тебя смысла нет, — сказал Михаил.— Иди!

— Есть смысл, Миш!.. Ага!.. Заявлю: простить не можешь, что с маткой твоей баловал, да в жены не взял.

— Задушу! — выдохнул Михаил.

Поднятый над землей, Павел Фомич захрипел. Выцветшие глаза наливались ужасом. Михаил разжал руки. Павел Фомич упал на бок, лежал, не шевелясь, и по-птичьи смотрел на егеря. Михаил провел ладонью по лицу.

— Уходи... — сказал Михаил.— Совсем уходи, слышишь, гад? Из деревни! А встречу... Ну, иди!

Павел Фомич встал на четвереньки, вскарабкался на откос, оглянулся, шарахнулся, кусты зашуршали...

Михаил вернулся домой к вечеру.

— Заходил к Марии? — спросила Домна Алексеевна.

— Заходил. Боле она сюда не покажется.

— Да ты что? Ты что? Чего не поделили-то?.. Ох, злой ты! Злой! К родне — и то ненавистный! В кого уродился? Как жена с тобой будет жить?

— Ничего, проживет, если сыщу, — сказал Михаил.

И зашагал к избе Пуговых, где светилось оконце.

40