Вокруг света 1974-03, страница 54

длинных, до полутора метров, брусков — так как осаждается она в глубоких четырехугольных ямах из красной глины. Когда подпочвенная соленая вода испаряется, в яму подливают новую порцию раствора. Это повторяется до тех пор, пока плотный слой соли не достигнет толщины, сантиметров в пять, после чего его осторожно, одним бруском, извлекают из ямы.

В Бил*ме, откуда идет караван Айджи, «.оль готовят или в виде круглых лепешек — это чистая столовая соль из профильтрованного раствора, или в форме длинных цилиндров — такая серая, неочищенная соль идет для скота.

Верблюды, принадлежащие кочевникам, вот уже полвека протаптывают соляные тропы в Нигере и Нигерии — с тех пор, как французские колонизаторы подавили восст^чие туарегов и тысячи семей пере» слились из Алжира на юг, в эмираты Кано и Кацину. Теперь большинство туарегов живет на территории Нигерии. Так утверждают чиновники. А погонщики верблюдов только пожимают плечами. Что такое граница? След чмег на камне, орла в небе. Покажи мне, где горб верблюда, и я скажу тебе, где его хвост. А граница? Кто ее видел?

В тер. Вот чего боится медугу, с -ревогой вг/ ядывающийся в даль. Не обычного, постоянного в Сахаре ветра, который налетает порывами, топорщит шерсть на горбе верблюда, перебирает шерстяную бахрому попоны и тонко звенит золотыми женскими серьгами. «В Сахаре ветер встает и ложится вместе с солнцем», — говорят туареги.

Нет, медугу боится ровного, прохладного бриза, который вначале тихо, будто ласкаясь, проносится по пустыне. Он усили

вается исподволь, незаметно. Но Айджи хорошо знакомы эти грозные признаки, и люди спешиваются, рывком кладут верблюдов на землю и ложатся сами, укрываясь попонами. «Если взглянуть в этот момент на землю, — описывает песчаную бурю исследователь Сахары, египтянин Хасса-нин Бей, — то окажется, что она неузнаваемо преобразилась, словно на ее поверхности протянули трубопровод, из тысячи отверстий которого пробиваются тоненькие струйки пара. Песок подскакивает и вихрится. Создается впечатление, будто пустыня содрогается изнутри. Сначала крошечные песчинки секут по коленям и бедрам. Но вот поднимаются все выше и в конце концов попросту захлестывают путника. Все погружается во мрак. Видны только силуэты верблюдов, мир наполняется свистящими, кусающими, колючими созданиями. Ветер загоняет песок во все щели».

И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, хаос бури прекращается. Айджи поднимает голову. С тагельмуста струей сыплется песок. Солнечный диск лишь смутно угадывается сквозь плотный занавес. До оазиса два часа ходу. И почти всю эту часть пути на караван все еще будет медленно оседать песчаная кисея, словно ложится туман.

Взглянул бы сейчас француз Анри Дюверье, автор красивой легенды о туарегах — благородных рыцарях пустыни, на этих усталых людей, истерзанных многосуточным переходом и песчаными бурями, он понял бы. что туареги — это труженики пустыни. И награда для них — оазис, клочок земли, где есть тень и вода.

Верблюдов разгружают уже при звездах. А с первыми лучами солнца начинается долгий торг. Туареги выкладывают на ковры свои товары, жители оазиса на плетенные из пальмовых листьев циновки — свои. У кочевников выбор товаров больше, зато работы ремесленников Фаши пленяют глаз искусными орнаментами шерстяной вышивки, рисунками иа коже. Три меры соли отдает Айджи за черный бумажник, изукрашенный белыми, зелеными и красными треугольниками. В Фаши издавна изготовляют чистые, яркие краски для обработки кожаных изделий. Белую краску делают из толченого риса, разведенного в пахте, зеленую — из медного купороса, смешанного с пахтой и солью аммиака. Из соцветий проса дурры, замоченных в воде, при добавке окиси натрия получают красный цвет. Черную краску — из золы, желтую — из кожицы плодов граната.

Но основной предмет «экспорта» из Фаши — финики. В оазисе сотни финиковых пальм. Средний урожай с каждой 25 килограммов. Особенно щедрыми бывают пальмы в возрасте от двадцати до шестидесяти лет. Но иногда дерево вдруг перестает давать плоды. Не помогает ни ежедневная поливка, ни обкладывание корней верблюжьим навозом. Что делать тогда? И Айджи с интересом наблюдает сцену, разыгрывающуюся на его глазах: хозяин подходит с мотыгой и делает вид, что хочет подсечь строптивое дерево. Но прежде он громко произносит: «Ты больше не даешь плодов, я тебя срублю». При этом он слегка стучит мотыгой по стволу. Сосед урезонивает хозяина: «Зачем ты губишь пальму, она обязательно принесет тебе на следующий год много фиников. И дереву надо отдохнуть». Начинается ожесточенный спор, в ходе которого хозяин еще несколько раз ударяет по дереву мотыгой, а сосед громко стыдит его и взывает к пальме, чтобы она не давала хозяину повод дурно говорить о себе. Хозяин поддается уговорам и уходит.

Хотя сам медугу никогда не выращивал пальм, он знает, что это верное средство заставить дерево образумиться. Айджи зачерпывает мимоходом из ведра горсть фиников и протягивает их своему любимому белому верблюду. Тот не спеша берет плоды, мусоля ладонь хозяина, «Придем в Агадес, — говорит медугу, — куплю тебе новую уздечку. Старая вон ведь как губу натерла...»