Вокруг света 1974-04, страница 59

рова, моего троюродного дяди Прячется на Нижнем острове в шалаше бакенщика Семена. Меня послали с двумя поручениями — отвезти рыбу пани и записку полковнику Зурову. Велено сразу плыть обратно, у них все запасы кончились, ни соли нет, ни муки.

— О запасах потом... Ваш троюродный дядя, говорите? А вы в лицо его знаете? Извольте указать, который здесь полковник Зуров.

Фалалеев достал из бумажника групповой снимок перхуровского штаба, сделанный несколько дней назад, в начале событий.

Мальчик недолго вглядывался в лица офицеров и безошибочно указал своего дальнего родственника. Фалалеев спрятал фотографию.

— Записка полковнику Зурову от господина Коновальцева при вас?

— Так точно. Только вручить ее господину полковнику мне велено лично.

— Хм! Первый час, полковник в штабе... Но это недалеко, гимназия Корсунской... Придется дойти!

Дежурный по штабу проводил обоих к полковнику Зурову.

Георгий Павлович держал трубку полевого телефона и делал пометки на оперативной карте. Воспаленными от бессонницы глазами он глянул на троюродного племянника, пробежал

записку своего бывшего управляющего и... снова обратился к карте. Макар понял, что телефонные вести тревожны. Зуров положил трубку.

— Значит, матушка твоя и господин Коновальцев остались на Нижнем острове, в шалаше бакенщика, и ждут тебя?

В комнату вошел сам главнона-чальствующий Перхуров Георгий Павлович извинился и на обороте коновальцевской записки написал несколько беглых ответных строк: советовал отвезти юношу Макария и его матушку назад, в Яшму или Кинешму, пока события не прояснятся.

— Дай бог тебе нынче же благополучно воротиться к матери и опекуну! — шепнул он Макару, выпроваживая его из кабинета вместе с Фалалеевым. Затем, прикрыв дверь, два полковника склонились над оперативной картой.

В особняке Зборовича собирали продукты для юного гребца. Фалалеев советовал отправить его назад, на Нижний остров, до рассвета, под ливнем и молниями. Прислуга давно спала, Ванда, хозяйская дочка, сама привела его в кладовую за кухней и очень удивилась, когда робкий мальчишка вдруг таинственно понизил голос и приложил палец к губам:

— Тсс! Главное, чтобы ваша мама... ничего не узнала!

И Макарка торопливо пересказал девушке все, что знал о страшном положении пленников на дровяной барже. Мол, подру

га Ванды — девушка Ольги, тоже томится в этой плавучей тюрьме среди смертников.

— Надо уговорить ваших друзей, Ванда, помочь им, послать на баржу хотя бы хлеба. Только мне... велели опасаться вашей мамы, уж простите!

- - Ох, это правда, мама так ненавидит всех красных! Она Ht станет за них заступаться... Оли-ну мать, тетю Пелагею, давно отсюда выселили, не знаю куда... Бедная Оленька!.. Но я знаю, кого попросить. Пани Барковскую, артистку. Она может заставить начальника полиции Фалалеева накормить узников хлебом... А вот вам продукты для ваших островитян. Берите побольше. Только как же вы поплывете под такой ужасной грозой?

Утром, после грозы, заключенные на барже услышали новый, забытый за неделю плена звук на реке: пьяные голоса и скрип лодочных уключин.

Из-за баррикады выглянул Смоляков.

К барже приближалась гребная лодка. На веслах сидели крепко-задые унтеры в галифе. Высокая женщина в открытом вечернем платье и в шляпе с вуалеткой сидела, подобрав ноги, на носу. Рулем правил бывший комиссар уездной милиции Фалалеев. В женщине Смоляков узнал артистку Барковскую.

Когда лодка подошла к борту баржи, двое военных стали подавать артистке круглые караваи белого печеного хлеба. Таких караваев на дне лодки лежало пять.

Артистка подняла один каравай и неумело швырнула на баржу. Каравай шлепнулся о сухую смоленую древесину, упал в воду и поплыл по течению. Унтер удержал его веслом, выловил и легко забросил на баржу.

Офицер и остальные унтеры стали ломать хлеб на куски и подавать женщине. Она была слегка пьяна, пьяны были и ее спутники. Женщина делала взмах рукой, кусок летел чере^ борт и падал в тухлую жижу на дне баржи или на поленья близ умирающих с голоду.

От этой возни, от запаха свежего хлеба, от чужих голосов под бортом узники начали пробуждаться от забытья.

Куски хлеба, описывая широкую дугу, летели и летели через борт. Десятки рук рванулись к хлебу. Уже больше половины заключенных участвовало в этой ловле. Стали раздаваться жалобные крики: людям невыносимо бы

57