Вокруг света 1974-12, страница 29

поездом. По сторонам ее, среди травянистых возвышенностей, испещренных клочками кустарников, гнездились хижины, крытые либо красной, округлой формы черепицей, либо такими грудами соломы, что это наводило на мысль о запущенных стогах сена.

На ночь мы устроились в вокзальчике Ингапир-ки — единственном деревянном строении у дороги. Начальником станции оказался четырнадцатилетний паренек, который любезно разрешил нам переночевать на полу. Я так вымотался, что даже не смог ничего поесть.

Утром мы направились в собственно Ингапирку, и это был единственный случай за все путешествие, когда мы, покинув и дорогу и колею, брели по щиколотку в грязи к деревушке, приютившейся на склоне большого холма.

Вдали от дороги, среди травянистых отрогов, усеянных краснокрышими хижинами, и полей, отделенных друг от друга лишь змеистыми тропинками, я испытывал радостное возбуждение, чувство, которое не так-то просто ощутить на шоссе, где проносящиеся машины постоянно вносят в душу разлад. Мы шли все дальше, поднимаясь к руинам Ингапирки — маленькой горной крепости, состоявшей из приземистой башни около 30 метров в длину и $0 в высоту и нескольких каменных надворных строений без крыш. Замшелые камни, окружавшие крепость — массивные, высеченные в форме кубов, — резко контрастировали с глинобитными домиками нынешних крестьян. Даже церковь Ингапирки с ее шатким, слегка покоробленным деревянным шпилем казалась чем-то иллюзорным в сравнении с этим реликтом цивилизации инков. Мы присели на краешке купальни, высеченной в скале, и вскоре ребятишки, прибежавшие из деревни, уже пытались всучить нам ка-кие-то древние глиняные изделия, несомненно сделанные несколько недель назад.

Туристская экскурсия окончилась, и мы вернулись на глинистую тропку, ведущую к станции: впереди, на основной дороге, лежал городок Эль-Тамбо, очередной пункт нашего маршрута. Под моросящим дождиком мы добрались и до него...

На шестое утро моего путешествия, окончательно впав в уныние, я попытался уговорить Себастьяна еще раз срезать маршрут, сойдя с дороги.

— Взгляни на карту, одноколейка скостит нам добрых пятнадцать километров. Она намного прямее.

— Так-то так, но если идти по дороге, это будет всего лишь самую капельку труднее. Честно, Кристиан, если ты не возражаешь, я бы лучше держался дороги.

— Но пойми, целый час мы будем вдали от шоссе. Ты что, не хотел бы убраться от этих треклятых легковушек и грузовиков?

— В общем-то, нет. Я уже как-то привык к ним, — последовал ответ.

— Ладно! Ты иди по дороге, а я пойду по колее и, вот увидишь, докажу тебе, насколько это быстрее!

Я был страшно сердит. Впрочем, скорее мой гнев был чем-то вроде самообороны, потому что инстинктивно я чувствовал свою неправоту. Я свернул в сторону и широким шагом двинулся к одноколейке. Два-три километра я испытывал сказочное ощущение свободы: железнодорожная линия шла у подножия отлогих, поросших лесом холмов, постепенно забираясь все выше и выше. Единственной неприятностью были собаки, охраняющие каждую придорожную хижину. Они походили на грязных, донельзя тощих шакалов и отличались чрезвычайно неприятной манерой скалиться, обнажая

частокол желтых клыков. К счастью, у меня был зонтик. Но, вертясь с ним в руке на дороге и воображая себя дервишем, кривой саблей отмахивающимся от наседающих врагов, как же я жалел, что икры у меня голые! Я перепугался до смерти и трепетал каждый раз, когда впереди показывалась крыша хижины.

В конце концов, после нескольких километров моя бодрая поступь начала слабеть. Километровые отметки вдоль пути #новь принялись «разъезжаться», а боль в подошвах усиливалась с каждым шагом. До того места, где колея снова примыкала к шоссе и где мы договорились встретиться с Себастьяном, было явно дальше, чем я предполагал — около 30 километров. Я доковылял до шоссе, вышел к какой-то лавчонке-будке на обочине и уселся ждать Себастьяна.

Через полтора часа он вышел из-за поворота, шагая по-прежнему ровно и пружинисто. Он прошел километров на пятнадцать больше, чем я, свернув где-то на полпути не на ту дорогу. Опять повторилась старая история: Себастьян мог бы прошагать еще восемь часов, а я только и способен был, что проползти с километр до окраины какой-то деревни, где местный плотник по доброте душевной позволил нам переночевать на полу одной из его комнат.

Еще один день мне предстояло провести с Себастьяном, и в течение его мы прошли 40 километров до Чунчи, следующего маленького городка. К концу этого дня ноги у меня ныли ничуть не меньше, чем во все предыдущие, и я смирился с фактом, что мне никогда уже не стать хорошим ходоком. Я покинул Себастьяна в тоскливом баре на одной из узеньких улочек городка. У него был не совсем здоровый, немного печальный вид, но, когда мы прощались, вся фигура его дышала неукротимостью. Ему оставалось пройти четырнадцать с половиной тысяч километров, прежде чем он завершит свой марафон, самый длинный пеший поход, который кто-либо когда-либо предпринимал.

Себастьян обладает каким-то сплавом из упрямой храбрости, решимости и особого причудливого чувства юмора — только это и помогает ему сражаться с постоянным напряжением, полным отсутствием удобств и чудовищной монотонностью пути. Он продержался 15 месяцев и должен держаться еще — самое малое — восемнадцать, а ведь опасностей впереди меньше не станет.

Самый же большой риск — это болезни. По всей видимости, у Себастьяна уже выработался иммунитет к инфекциям, но защитная реакция эта явно малопригодна в случае гепатита или тифа, а оба эти заболевания широко распространены как в Южной, так и в Центральной Америке.

Когда Себастьян достигнет Соединенных Штатов, опасность заболеть уменьшится, но если он, как и прежде, будет держаться больших магистралей, перед ним встанет новая опасность, может быть, самая страшная из всех, — дорожное движение.

И все же я думаю, что так или иначе, а он пробьется, одинокий Дон-Кихот, чьи ветряные мельницы — это открытые всем ветрам дороги...

Сокращенный перевод с английского В. БАБЕНКО

ОТРЕДАКЦИИ

Увы, пожеланиям К. Бонингтона не суждено было сбыться. В сентябре Себастьян Сноу сошел с дистанции. Уже в Лондоне врачи определили у него истощение, отметили резкое понижение давления. Когда С. Сноу начал свой поход, он весил 73 килограмма, за девятнадцать месяцев пути он потерял почти треть веса. Но Сноу настаивает на том, что не физические тяготы заставили его прекратить поход. Он страдал от одиночества, у него начались галлюцинации. Да и дорога стала казаться ему скучной и однообразной.

27