Вокруг света 1975-06, страница 23

той почтительностью, с которой обращался к Лхамо наш переводчик, молодой парень, сам еще недавно житель такой же вот деревушки, почтительностью, которая так естественно проявляется в отношениях старшего и молодого поколений лишь истинных «детей земли».

Традиционный бутанский чай готов. Лицо Лхамо сияет, когда подносит она нам глиняные чашечки с напитком. Усевшись на ковры толстой разноцветной шерсти, мы делаем по первому глотку...

«Я же предупреждал, чтоб осторожно пили, без спешки, — торопливо хлопает меня по спине явно озабоченный переводчик, — чай ведь особый, бутанский, к нему привыкнуть надо. А теперь вот поперхнулись». Такого, действительно, я еще не пробовал. Поинтересовался рецептом. Мне охотно объяснили, что невысу-шенные зеленые листья чая заваривают с ячьим маслом и добавляют соль. Это обычный чай «шунгья». В бутанской чайной иерархии он занимает самое низкое место, как самый будничный, ежедневный... Смотря для кого. Я пытался привыкнуть к «шунгья» не раз, но согласитесь, что запивать, например, хорошо выстоявшийся огуречный рассол горячим молоком с густыми хлопьями расплавленного масла рискнет не каждый. А именно это пуще всего и напоминает обычный бутанский чай.

Существует еще четыре вида чаевых заваров, каждый из которых обязателен при совершении торжественной церемонии чаепития, именуемой «шугдель». На коронации четвертого друкгьял-по — короля драконов грома — Джигме Сингье Вангчука, где довелось мне побывать, гостям предлагали не на выбор, а последовательно: «дрбму» — чай из листьев высокогорного сладкого картофеля, меда, молока и сахара («дрома», как считают бутан* цы, радует вкус), «дрйзу» — чай из цветов шафрана (им услаждается обоняние), «сонам чангья» (звучность названия этого напитка должна ласкать слух), «джанг» (крепчайший чай, черный цвет которого успокаивает зрение). И только напоследок шел чай «шунгья», отнесенный бутанцами к разряду напитков, способных воздействовать лишь на осязание.

...«Ну что, давай еще чайку подолью», — голос Лхамо вывел меня из оцепенения, в которое вверг рассказ переводчика о рецептах бутанского чая. «Отказываться нельзя, — шепнули мне

на ухо, — смертельная обида для хозяйки. Если тебе предлагают еще чаю, значит, признали другом. Одну чашку нальют любому, даже врагу». Однако близость этой деревушки к столице, куда приезжают иногда иностранные гости, наложила свой отпечаток на традиционные понятия гостеприимства. Лхамо не стала дожидаться, пока гости осушат полную чашку, а долила чай сразу же, после первых глотков.

Семь часов. Пора и честь знать. Мы прощаемся с явно утомленной долгими разговорами и уже на ходу засыпающей хозяйкой. Скованно ориентируясь в темноте дома, едва находим единственно знакомую нам примету * блеклый свет фи1"ильков медных плошек, наполненных жиром, у цветастых олеографий с изображениями божеств буддийского пантеона.

Это специальная алтарная комната, самая большая в доме Лхамо. В центре алтаря, оттеняя многокрасочность олеографий черно-белой монотонностью, обрамленная медной, начищенной до блеска рамкой, простенькая тиражная фоторепродукция иконы с ликом гуру Падма Самбха-вы, индийца, в восьмом веке закрепившего буддизм в Бутане. Рядом невысокие, с широкой горловиной кувшины, из них, словно цветы, торчат павлиньи перья: павлин — птица божья, олицетворение богов.

Блики огня в медных плошках помогли спуститься со второго этажа, где по бутанским традициям размещаются жилые помещения, вниз, в хлев, откуда можно было выйти на улицу. И только стоя на последней ступеньке лестницы, мы вдруг задумались, действительно ли Лхамо шестьдесят лет, как она сказала нам, не моложе ли она лет на двадцать — двадцать пять? — ведь спуститься или подняться по этой лестнице, к тому же не раз, а десятки раз в день, способен далеко не каждый. Да и то с пустыми руками, а не так, как Лхамо: с малышкой, привязанной к спине бабки платком. Казалось, бутанцы нарочно придумали себе такие лестницы, чтобы даже дома чувствовать себя как в горах, на козьих тропках. В обычном, не слишком широком бревне выдалбливаются ступеньки такого размера, чтобы уместились разве лишь мыски ног. Потом бревно закрепляется почти отвесно в зазорах настила второго этажа, а другим концом врывается в землю — на первом. Готово, можно идти. И бабушка Лхамо, когда

поднимались мы к ней в гости, легко, словно моряк по вантам, взобралась наверх. Когда поднялись мы, у Лхамо уже закипал на плите чайник. К радости для нас, нашего спуска она не видела.

БУТАН МНОГОЭТАЖНЫЙ

У деревушки Чанг-Джиши и Нью-Йорка проблема одна и та же: негде строить. Правда, в Нью-Йорке или, скажем, Токио эта проблема возникла недавно, а длй Чанг-Джиши и всего гористого Бутана она существовала всегда. Но и там и здесь дома стремятся вверх, а не расползаются по земле. Многоэтажности Друк-Юла поражался еще Каселла, который отмечал в своих дневниках: «А строения там высокие — о трех-четырех и даже пяти этажах, с массивными толстыми стенами». В Чанг-Джиши нет одноэтажных домов: это было бы излишеством там, где с огромным трудом приходится отвоевывать землю у гор. Компактность и рациональность характерны для сельского строительства в Бутане. Именно для сельского, поскольку немногочисленные города создавались в долинах, на относительно ровных и обширных пространствах.

Чанг-Джиши — это десяток домов, возведенных снизу из глины, смешанной с соломой и хворостом, сверху — из тесаных бревен. Низ каждого дома — обязательно хлев или склад нехитрого крестьянского инвентаря. Следующий этаж — жилые помещения. Обычно это три-четыре комнаты, темных чернотою стен, прокопченных дымом из очага: отводных труб и дымоходов бутанские архитекторы не признают. Самая большая комната отдана под алтарь. Но она не центральная в доме. Жизнь семьи концентрируется на просторной кухне, около очага, где почти никогда не пропадают толстые слои дыма и обильные хлопья сажи. Есть гостиная (это для почетных, уважаемых гостей), она же спальня, в которой на полу на тонких подстилках укладывается вся семья (а семья — это пять-шесть человек, не меньше).

На третьем этаже в большинстве домов амбар, где хранится не только зерно, но и кожи, и длинные тонкие лоскутья сушеного мяса, которые к зиме толкут в порошок, некое подобие растворимого супа. Если дом побогаче, есть и четвертый этаж, точнее, не этаж, а пространство между настилом чердака и плос

21