Вокруг света 1975-09, страница 50

— А вц говорите, что передать умение некому, — сказал я, указывая ра внучку.

— Она^ у меня в Москве живет, — не то с гордостью, не то с печалью в голосе ответила мастерица и, доделав медведя с миской, продолжила: — Молодежь нынче не заставишь с глиной сидеть, у каждой девушки теперь специальность, да и мало девчат в деревне. А которые есть — в совхозе робят. Не до игрушек им...

Мы вышли во двор; в сиреневой дымке прятались окрестные леса, разморенные теплом гуси дремали в высокой нежухлой траве.

— Вот бы постояла погодка,— посмотрела на небо Александра Гавриловна, — весь бы хлебушек убрали.

Она проводила меня к дому Антонины Ильиничны Карповой, своей свойченицы.

Антонина Ильинична расписывала уже готовые после обжига игрушки, лежавшие горкой в плетеной корзине, на подоконниках и лавках. Ей помогала дочь, приехавшая на выходные дни из города. Работали они споро, уверенно, нанося куриными перышками ровные геометрические линии. Кистью так гладко не проведешь! Розовато-желтые, почти палевые йоньки, коровушки, медведи, барыньки и солдаты под ловкими руками мастериц обретали жизненность и вместе с тем легкость и изящество. Я внимательно пригляделся к только что расписанной коровушке.

—- Почему у нее шея жирафья? ^т- спросил я у Антонины Ильиничны. Она взяла коровушку, на которой уже высох лак, любовно погладила ее бока и не торопясь, ответила:

— Девчонкой я любопытная была. Бывало, пристану к прабабушке — а она мастерицей известной слыла: «Зачем коровушке такая шея, зачем ее в полоски-то красят?» А она улыбнется: «Бог его знает, всегда так делали, видно, так красивее».

Филимоновская игрушка-свистулька, прошедшая свой путь от времен языческой Руси до наших дней, несмотря на неизбежные наслоения, сохранила обаяние древности, нарядность и поэтичность. В ней характер народа, его жизнерадостность и мудрость.

Я обратил внимание хозяйки на очень яркую игрушку — всадник на коне.

— А-а-а... — улыбнулась она, — на яйце писано, потому

и ярко. Раньше анилиновые краски на яйцах разводили; бывало, весной ни одного яичка не съешь, все в дело шло. Теперь Союз художников на лаке писать велит. Конечно, лак краску крепко держит, но цвет уже не тот, да еще беда, лак этот нам самим доставать приходится. А он не всегда даже в Москве есть.

Антонина Ильинична поведала мне о превратностях и горестях игрушки. Еще недавно филимо-новские мастерские, если можно считать таковыми сарай с электропечью, административно были подчинены обозному заводу. Года три назад такая несправедливость была испр^ледаи_Д1ефство над мастерскими взяло Тульское отделение Союза художников. Поначалу за дело взялись рьяно. Была создана артель. Некоторых, особенно даровитых мастериц, приняли в члены союза. Казалось, дело налаживается, ожил древний промысел, а тут новый парадокс! Филимоновская игрушка, завоевавшая не один диплом на выставках, наших и международных, стала залеживаться на складах, на прилавках магазинов. Пришлось сократить штаты артели.

Мне вспомнился художественный салон в Туле, забитый наимоднейшей керамикой и довольно недурной чеканкой. И здесь же, в застекленных витринах, сиротливо жались филимоновские коньки, коровушки, солдаты, барыньки. Присутствие их среди художественных поделок казалось нарочитым, искусственным. Невольно напрашивалась поговорка: «Ни к селу, ни к городу». Да и цены были довольно высоки. Я попросил проводить меня на склад. Когда открыли двери и отдернули занавески, словно солнце засияло со всех сторон. У меня даже дух захватило от такой неправдоподобной сказочности. Вся история народной игрушки, филимоновской в частности, говорит о том, что ею торговали для людей и среди людей. К сожалению, об этом приходится или читать, или слышать от старожилов. Стоит ли закрывать глаза на то, что в образовавшийся на рынках вакуум (отсутствие подлинной народной игрушки) хлынул поток псевдонародного «творчества». Пресловутые кошки-копилки, намалеванные розоватые красавицы среди лебедей, уже остекленные рамки для фотографий с аляповатыми цветочками по контуру. Для кого все это делается? Наверное, для тех, которые по тем

или иным причинам не бывают в художественных салонах.

Игрушке необходимо вернуть исконное место, которое ей принадлежит по праву. Одна из местных мастериц попробовала привезти на рынок несколько десятков свистулек, и, как говорили, опыт удался. Народ не остался равнодушным. Да и какой современный мальчишка, пресытившийся заводными, пластмассовыми и плюшевыми игрушками, пройдет мимо яркой «фили-монки»? Так удачно окрестила игрушку моя четырехлетняя дочка, когда я дал ей в руки подаренного конька. Что бы ни говорили, но, видно, в ней, в народной игрушке, есть что-то такое, что трогает детскую душу.

С Антониной Ильиничной мы пошли смотреть горн, которым пользуются до сих пор. В крутой стенке оврага еще курилась обложенная кирпичом яма, в ней — прикрытые черепками остывшие горшки. Внизу, со дна оврага чернела провалом топка. До недавнего прошлого игрушку обжигали в горне. И горшки, и игрушки—все вместе. Сверху яму замазывали глиной, перемешанной с соломой, оставляя дыру для газов и дыма. Вначале дров клали мало — сушили, а потом уж не зевай, знай подбрасывай поленья, и так всю ночь. Но и здесь свои секреты. Мастера по цвету раскаленных горшков определяют, когда убавить, а когда прибавить жару. Ошибешься — и пережег, вся работа впустую.

— Игрушка из горна звончее была, голосистее и крепче, — припомнила Антонина Ильинична. — Бросишь ее на землю, не разобьется. Умели мастера обжигать. Да таких уж теперь и нету.

— Хотели бы вы сработать что-нибудь свое? — спросил я у мастерицы напоследок.

— А почему бы и нет? -г-удивилась она. — Жизнь такая пошла, все изменилось, люди по Луне ходят, и мне хочется свое сделать, да вот с Союзом художников загвоздка. Говорят, что только старинное красиво.

Пока мы шли тропинкой через широкое поле тяжелого, налитого ячменя, мне почему-то захотелось представить себе ту крестьянку, которая, наверное, ехце в екатерининские времена одела простую бабу в наряд барыни, да еще осмелилась (не усмешка ли это?) сунуть ей в руки утицу-свисток. Имя той мастерицы неизвестно, а игрушка живет до сих лор.

48