Вокруг света 1975-11, страница 39

прячь, что лекцию по минералогии прочесть — без разницы.

Если бы это сказал кто-нибудь другой, то, наверное, показалось бы бахвальством. А в его устах прозвучало откровением. Может быть, потому, что старик говорил как бы нехотя, будто ворчал. Вот, дескать, приходится говорить. Слово произносил не торопясь, точно сначала изготовлял его, потом уж выдавал, и каждое его слово казалось весомым.

— Далеко простирается самоцветный район? — спросил я.

— Мурзинский-то? Как вам сказать... Тянется мурзинско-адуйская самоцветная полоса этак километров сто шестьдесят на двадцать пять.

— И много на ней старых копей?

— Около двухсот будет. Всякие есть камни. Богатая была земля.

— Была?

— Да ведь не первый век тянут из нее жилы. Возами увозили отсюда самоцветы. Но в глубине кристаллов еще много. Жила, она уходит глубоко по наклону. Старатель больше ковырял сверху и не мог особенно углубляться. Вода быстро заливала шахты. Сколько ни черпай— бадьями и ведрами не осушишь. Кустарь бросал эту шахту и рыл рядом новую. Когда заливало и ее, переходил на третье место. Поэтому больше старались мужики зимой. Долбать мерзлую землю было сподручнее, чем без конца черпать воду.

Раньше кустари грызли породу так. Разожгут в яме костер. А когда камень-порода накаливается, окатывают его холодной водой — тот трескается. Это когда еще порохом не пользовались. Потом против камня старатель бросил порох. А когда появился тол, стали греметь толом. Но порох, конечно, работал мягче, деликатнее рвал.

— Стало быть, мурзинский мужик был и землепашцем, и проходчиком, и взрывником, и огранщиком?

— На то он и мужик, чтобы все уметь, — проворчал горщик. — Иначе, как бы он двух генералов прокормил?

— Говорят, есть в этом районе копи Бык? — поинтересовался я. — Почему так назвали?

— Как почему? По имени первооткрывателя. Бык первый нашел это месторождение. Сошлись, говорят, два быка, скрестили рога. Один из них, осердясь, ударил копытом об землю — разлетелись самоцветы. Есть еще копи

Трехсотенная. Там старатель взял камней на триста рублей.

— Мало вроде...

— Тогда и триста рублей большие деньги были. Но есть и Ты-сячница. Там старатели камней добыли на всю тыщу...

Рано утром мы снова тронулись в путь. Долгое время пробирались лесом. Наконец вышли к Шайтан-камню. Неспроста слово молвится: «чертов камень». Мрачная скала в глубоких морщинах надменно возвышалась над лесом. У подножия ее извивалась река, ленивая и полноводная. Казалось, она вот-вот выйдет из берегов. Перед Шайтан-камнем лес расступился, образовав поляну. Будто специально, чтобы Можно было получше рассмотреть его.

— Тут нам Реж не перейти, — сказал старик. — Давайте топать к Косому броду. — И повел нас левым берегом вверх.

Зверев на телеге вошел в воду первым, за ним пошли мы. Потом начались буреломы, овраги, ручьи... Дорога, проложенная старателями много лет назад, стерлась, заросла папоротником, и наконец ее преградила поверженная бурей сосна.

Старик достал топор:

— Кто из вас хороший дровосек?

Дровосека среди нас не оказалось. Поэтому рубили дерево по очереди. Прочистили дорогу — опять бурелом. И так весь день.

Ехали через Адуй-камень. Старик говорил про него: гордый камень. Высоченная скала отвесной стеной падала в реку...

К вечеру подошли к копям То-пазница. Но Иван Иванович задерживаться здесь не хотел. Он искал другие копи, где был в последний раз полвека назад. И искал теперь на ощупь. Через некоторое время мы нашли какие-то отвалы.

— Это? — поинтересовались ребята.

— Нет, — ответил старик. — Это Семениха. Но мы остановимся здесь. Завтра поищем.

На тайгу опустилась ночь. Слышались голоса птиц, стуки, шорох, возня...

— Зверь поблизости ходит, — сказал Зверев.

— Ничего не слышно...

— Зельберг вон насторожилась, — кивнул старик на лошадь.

И действительно, лошадь откинула уши назад, морду вытянула и напряглась. Когда она успокоилась, старик поднял палец, призывая нас к тишине. Мы услышали какой-то деревян

ный звон, дребезжащий и прерывистый.

— Дятел на арфе играет, — сказал Иван Иванович.

— Дятел? — усомнился кто-то из нас.

— Дятел стучит, когда работает, — пояснил Зверев. — А сейчас он на щепе играет.

— Как?..

— А так вот. Когда молния ломает дерево, на месте разрыва торчат щепы. Да мало ли где можно найти в лесу щепы. Дятел оттягивает щепу и отпускает, оттягивает и отпускает. Будто на арфе - играет.

Спали мы на земле вокруг костра. Кто на сложенной палатке, кто на спальном мешке. Зверев — на телеге. Чтобы костер не погас до утра, мы заправили его большой корягой. Огонь защищал нас и от холода, и от комаров.

Утром ребята вскочили и, не позавтракав, бросились к лопатам и киркам.

— Не спешите, — остановил старик. — Отвал подождет. Позавтракайте.

— Пока погода хорошая, надо бы покопаться, — возразили ребята. — А вдруг испортится.

— Не испортится, — сказал Иван Иванович уверенно. — Хорошая погода будет стоять еще дня три. Видите, ель хвост подняла? Если ветви подняты, значит, к хорошей погоде, а если опущены — к плохой. Давление за три дня чувствует. Раньше на Урале в каждой хате такой барометр был. В сенях стоял.

— Живая ель в сенях?

— Почему живая? Еловый чурбан с одной веткой. Ставят его на пол, веткой к стене. А у стены устанавливают самодельную шкалу. Сухая ветка поднимается и опускается. И амплитуда колебания достигает двадцати пяти сантиметров. У меня в сенях и сейчас такой «прибор» стоит.

Отвал тянулся вдоль заброшенных старательских шахт и напоминал крепостной вал. Ребята перелопачивали породу с быстротой человечков из мультфильмов, перерыли десятки кубометров. А старик все ходил, приноравливался. Подойдет, поднимет кусок породы, повертит в руке, отбросит и идет дальше. Наконец приземлился. И вскоре нашел друзу горного хрусталя.

— Хороший образец для музея, — сказал он, поглаживая каменный цветок.

Работал старик три часа в день, а преуспевал больше ребят, которые копали от зари до зари. Потому что работал со знанием дела. По кускам породы он оп

37