Вокруг света 1975-11, страница 62

После этой ледяной купели Таймыр все же вознаградил меня. Выбравшись на берег Пясины, я наткнулся на едва припущенные снежком кочки. Они оказались ободранными тушами оленей, стоймя воткнутыми в снег. Тут же горой лежали снятые шкуры. Видимо, накануне ледостава здесь переправлялось на другой берег стадо диких оленей, и ненцы кололи их в воде. Охота была удачна, часть мяса была оставлена про запас.

Я прежде всего забрался в середину штабеля из оленьих шкур, чтобы согреться. Одежда вытаивала на мне от тепла тела. Поужинав мороженым мясом, я крепко заснул. Утром проснулся здоровым и бодрым, чувствуя в себе прилив сил. Вскоре мне встретилась собачья упряжка. Хозяин упряжки — ненец немного подвез меня и подсказал, как лучше добраться до Хатанги.

На Таймыре я видел кладбище мамонтов. Огромные бивни торчали из земли недалеко от побережья океана. С большим трудом мне удалось расшатать и выдернуть из земли самый маленький бивень. Я подарил его на Чукотке умельцу-косторезу. Он распилил бивень на пластины и на одной из них нарисовал кита, моржа, тюленя и вывел надпись: «Путешественник на велосипеде Глеб Травин». Эта миниатюра хранится теперь в Псковском художественно-историческом музее.

В чем я находил радость во время своего путешествия?

Прежде всего в самом движении к намеченной цели. Каждый день я держал экзамен. Выдержал — остался жив. Провал означал смерть. Как бы ни было мне тяжело, настраивал себя на то, что самое трудное еще впереди. Преодолев опасность, я испытывал огромную радость от сознания, что стал еще на шаг ближе к цели. Радость приходила вслед за опасностью, как прилив за отливом. Это была первозданная радость бытия, радость от сознания раскрепощенности своих сил.

В Арктике я должен был жить и действовать совсем иначе, чем в тайге или в пустыне. А для этого нужно было постоянно наблюдать и учиться как у людей, так и у зверей.

Были ли минуты, когда я жалел, что отправился в это рискованное путешествие? Нет! Не было. Была боль в ногах, был страх, что я не дойду до цели... Но все это забывалось, скажем, перед красотой вмерзших в лед айсбер

гов. Эта красота наполняла меня и радостью, и силой.

Не меньшую радость приносило знакомство с людьми Севера.

Однажды довелось послушать шамана. Меня пригласил к нему старик якут, у которого я переночевал в яранге. Старик помог мне починить треснувший руль. Вместо руля он предложил ствол старой норвежской винтовки, предварительно согнув его на огне. И нужно сказать, что новый руль ни разу не подвел. До сих пор он сохранился на моем велосипеде, выставленном в Псковском музее. Я не знал, как отблагодарить старика за починку, а он ничего не хотел принимать. В конце концов якут все же признался, что его замучили глисты. Я дал ему лекарство, которое взял с собой на всякий случай в дорогу. Лекарство помогло. Старик рассказал об этом всему стойбищу и, желая еще чем-нибудь мне угодить, предложил съездить к шаману.

Якут запряг оленей и повез меня в горы. Яранга шамана была побольше, чем у других жителей. Он вышел к нам из-за полога при свете жирника. В яЁранге уже сидели кружком якуты. Шаман тряхнул побрякушками и мерно забил в бубен, понемногу ускоряя ритм. Он пританцовывал, заунывно напевая, а собравшиеся в яранге вторили ему, раскачиваясь.

Я загляделся на тень шамана*, падавшую на стену. Он слряно гипнотизировал слушателей /своей игрой и движениями и чевя-то показался мне похожим на кобру, которая вот так же покачивалась передо мной в ущелье На границе с Афганистаном... /

Я ехал по этому ущелью при сильном попутном ветре. Смеркалось. Зажег масляный фонарь, надеясь проскочить ущелье до наступления полной \ темноты. И вдруг передо мной мелькнул свет. Я нажал на тормоз, спрыгнул и замер от неожиданности. В метре от переднего колеса стояла на хвосте кобра. Распустив капюшон, она раскачивала головой. В ее глазах отражался свет масляного фонаря.

Я медленно попятился назад и тут только заметил, что на стенах ущелья — клубки свившихся змей. Парализованный страхом, я двигался как в замедленной съемке и не спускал глаз с кобры. Она стояла навытяжку передо мной, словно часовой. Я сделал еще несколько шагов назад, каждый из которых мог оказаться для меня смертельным. Кобра не шелохнулась. Тогда я осторожно развернул велосипед и сел на

него, обливаясь холодным потом. Ноги нажимали на педали изо всех сил, а мне казалось, что велосипед прирос к земле...

Вдруг старый якут, приведший меня к шаману, потянул за рукав к выходу. Я не сразу понял, чего он хочет. Лишь глаза говорили, что он в тревоге.

На улице старик сказал, что шаману я чем-то не понравился. Шаман под свой бубен сочинил целую историю, будто со мной было еще два спутника, но я их убил и съел. Старик не поверил шаману: он не здешний, он пришел в эти места откуда-то с юга.

Тут из яранги вышел шаман в накинутой на голое тело шубе. Теперь, на свету, я мог лучше разглядеть его лицо. Оно заросло густой черной бородой, разрез глаз не был раскосым.

— Доктор, перевяжи мне палец! — сказал он срывающимся голосом. Выговор у него был не якутский.

— Я такой же доктор, как ты шаман!

Я прыгнул к старику в сани, и он во всю мочь погнал оленей.

Несколько дней спустя я добрался до Русского Устья на Индигирке. В этом селении, состоявшем из десятка рубленых изб, жили русские охотники, промышлявшие пушным зверем. На сотни километров вдоль побережья океана были расставлены их «пасти» — огромные ловушки из бревен. В устьях рек мне попадались охотничьи землянки, срубы или яранги, обложенные дерном. В них можно было найти немного дров и кое-что из еды.

Меня удивил мягкий певучий говор русскоустьинцев. Старейшин молодежь почтительно называла батями. От них я узнал предание, будто их селение существует со времен Ивана Грозного. Его основали поморы, прибыв сюда с запада на кочах — неболь-» ших плоскодонных парусниках. Поморы, в свою очередь, были выходцами из новгородской земли. А сам я пскович, так что русско-устьинцам доводился почти земляком...

Меня принимали очень радушно. Я побывал гостем в каждом доме, ел лепешки из икры, праздничную строганину. Пил кирпичный чай и рассказывал все, что знал о жизни в Центральной России и по полярному побережью. И еще я им рассказал о псковичах — первопроходцах северных морей, побывавших в этих краях, — Дмитрии и Харитоне Лаптевых, о Врангеле.

Прожил в Русском Устье несколько счастливых дней. В шко

60