Вокруг света 1977-11, страница 41

что мы попали в Арктику в необычную пору.

— Совершенно верно, — сказали мне в Институте полярной геофизики, — именно во время МГГ наблюдался период наибольшей солнечной активности, и это отразилось, в числе прочего, на повторяемости и интенсивности полярных сияний. И вам действительно повезло...

— Что вы считаете в своей области науки, — спросил я на правах участника этого международного научного предприятия, — наиболее важным результатом работ по программе МГГ?

— «Ауроральный овал». Оказалось, что зона наибольшей повторяемости полярных сияний является кольцом сплошного сияния, и доказали это впервые исследователи, работавшие в нашем институте. Часто говорят «овал Фельд-штейна — Старкова». Вот как это выглядит из космоса...

Мой собеседник, Леонид Сергеевич Евлашин, заведующий лабораторией полярных сияний, протянул пачку снимков. Хорошая иллюстрация, подумал я, — к высказыванию одного из великих физиков: «Нет ничего наглядней хорошей теории».

— Зачем изучают сияния? — продолжал Евлашин. — Во-первых, это физика ионосферы, следовательно, связь, особенно на коротких волнах. Во-вторых, это физика космоса. Наконец, в-третьих, нас интересует физика плазмы в свободном состоянии, вне ловушек... Можно считать, что механизм этого природного явления в принципе напоминает огромную, в космических масштабах, электронную трубку, так что, с целым рядом оговорок конечно, не исключена возможность прикладного использования полярных сияний, скажем, регулирования их интенсивности...

Видимо, выражение моего лица заставило Евлашина поспешно добавить:

— Разумеется, это дело далекого будущего, пока только фантастика, хотя изучение полярных сияний — это уже самая настоящая реальность... Петр Яковлевич, — обращается он к вошедшему рослому мужчине лет сорока, — покажите товарищу в Лопарской ваше хозяйство.

— Сухоиваненко, — называет себя мой новый знакомый. — Изучаю тонкие структуры полярных сияний...

В Лопарскую я приехал вслед за Сухоиваненко. Морозным декабрьским утром, погруженным в синий сумрак, долго искал «хо

зяйство» Петра Яковлевича, путаясь среди диковинных антенн, натыкаясь на оттяжки, блуждая среди павильонов.

Я уже знал, что Сухоиваненко «сильный» наблюдатель и ему удавались уникальные снимки сияний тогда, когда снимать, казалось бы, было невозможно. И сейчас приятно было отмечать, как легко и свободно чувствовал себя этот крупный, даже чуточку громоздкий человек на наблюдательной площадке, среди приборов, на узких крутых лестницах. Особая, профессиональная легкость. Петр Яковлевич раздвинул крышу павильона: промороженный металл разошелся со скрипом. Круглый шар спецкамеры для фотографирования ШЛярного сияния безмолвно смотрел в небо, покрытое плотным облачным покровом, а чуткие фотометры стерегли малейшие признаки изменения освещенности.

— А это мои спектрометры, — сказал Сухоиваненко, ласково касаясь рукой холодного металла. И я понял, сколько надежд связано у него с этими приборами.

Увы, сегодня условий для наблюдений не было. И тем не менее все приборы были готовы включиться в работу по первому сигналу исследователей, которые сторожили северные сияния здесь, в Лопарской, всю долгую полярную ночь...

Мы спустились в теплое поме щение, где бородатый лаборант колдовал с аппаратурой. «Полгода из Мирного», — сказал мне с нем Петр Яковлевич. Значит, зимовал в Антарктиде... Я уже хотел было поделиться с лаборантом воспоминаниями об Антарктиде, когда неожиданно услышал:

— А самбисты уже возвращаются...

«При чем здесь, в этой обители науки, разговор о самбистах?» — недоумевал я. Но все оказалось проще и интересней.

Возвращались советские участники эксперимента «Самбо», работавшие совместно со шведокими исследователями. В шведской Лапландии запускались шары-баллоны с научной аппаратурой, которые со струйными течениями на высотах до 30 километров медленно дрейфовали на восток, над советской территорией. Вдоль трассы полета располагались пункты наблюдений; они фиксировали поступление геофизической информации, связанной с полярными сияниями, которая потом обрабатывалась на ЭВМ. Правда, и здесь идеальной погоды, ясного неба для эксперимента как будто

не было, но первые сообщения свидетельствовали об успешном выполнении замыслов исследователей.

«Кто знает, — подумал я, — пройдут годы, и, может быть, однажды эти самые люди вместе со своими зарубежными коллегами по запросу с Баффиновой Земли или острова Врангеля обычным рубильником вдруг включат этот свой ауроральный овал...»

Типичная фантазия, но, согласитесь, в этом что-то есть.

В ГЛУБЬ ЗЕМЛИ И В ДАЛЬ ВРЕМЕН

Снова дорога. Серые сумерки и ослепительные фары встречных машин. Пожалуй, впервые за время моей поездки выдался день со сносной видимостью — можно даже разглядеть увалы сопок в порослях кривоствольной березы, плоскости заснеженных озер, каменистые скалы, скалы с россыпями гранита, дальние огоньки...

И вдруг в полярной ночи в ослепляющих лучах прожекторов возникает буровая...^

В 1960 году советские ученые выдвинули проект исследования верхней мантии Земли; позднее к нему присоединилось около 50 государств Американцы с самого начала решили направить усилия на бурение океанского дна, где толщина земной коры меньше. В нашей стране специальная комиссия под руководством академика В. И. Смирнова и члена-корреспондента АН СССР Г. И. Горбунова, возглавляющего Кольский филиал АН СССР, выбрала для бурения район древнего кристаллического щита на западе Кольского полуострова, где возраст пород на поверхности достигал 3—3,5 миллиарда лет.

В мае 1970 года на Кольской земле начался выдающийся научно-технический эксперимент по проходке сверхглубокой скважины. Одна из задач эксперимента — поиск границы гранитного и подстилающего его базальтовых слоев земной коры, той границы, о которой известно пока лишь по геофизическим данным. «Определение геологической природы проходящей здесь сейсмической границы ответит на один из кардинальных вопросов в науках о Земле», — писал академик А. В. Сидоренко.

Когда скважина достигла глубины 7263 метров — это было в 1975 году, бурение прекратилось, началась подготовка к следующему, еще более сложному

39