Вокруг света 1978-09, страница 46

Эплерекай, могучий, широкоскулый чукча, и жена его Маша, по прозвищу Рукавичка, доходившая мужу до подмышки. Эплерекай улыбнулся, отчего лицо его стало еще шире, вернулся в дом и вынес оттуда бутылку. Она была из толстого темно-зеленого стекла, красивой, необычной формы.

— Вот нашел на берегу.

Внутри было письмо на трех языках — русском, английском и японском. Океанографический институт в Калифорнии просил того, кто найдет бутылку, ответить на несколько вопросов и отослать ответ по почте. За это даже полагалось вознаграждение — один доллар. Бутылку я сохранил. А вот от доллара отказался, написав: «Господа! Бросьте в море на мой доллар еще одну бутылку, и пусть тот, кто найдет ее, получит такое же удовольствие, как я». Блаженной памяти романтические времена!

Теперь, я знаю, дом Эплерекая пустует. Однажды байдара, в которой он охотился вместе с женой, перевернулась, и потом их тела нашли на берегу...

Слева от нашего вертолета встала плотная завеса « тумана. Мы достигли северо-западной оконечности острова и теперь поворачиваем на юг, держа курс к дому охотника Чайвына. Хотя остров и стал заповедником, нескольким чукчам и эскимосам разрешена охота на морского зверя и добыча песца. Чайвын стоит на крыльце, маленький, крепкий, уже совсем седой, щурится от солнца и машет рукой.

Дом Чайвына чистый, просторный. Большая семья — и сыновья, и дочери. Приятно смотреть, как отец обращается с ними: никаких криков, понуканий, отчитываний, но они-то знают, что он все видит, и потому стараются изо всех сил.

Мы были у Чайвына недолго. Договорились о том, когда забрать его младших в школу, что из продовольствия доставить. Когда сели в вертолет, пилоты сообщили: «Возвращаемся. Горючее на исходе». Итак, му не захватили только юго-западную часть острова — мыс Блоссом, лежбище моржей. Может, оно и к лучшему, доберемся туда как-нибудь иначе.

Остров ярко освещен солнцем. Словно стада мамонтов, одна за другой, ползут горные цепи. Непроницаемы ущелья. На равнинах замирают, подняв Головы, осторожные олени. Сверкнула вечным снегом вершина горы Советской — самая высокая точка острова. За ней горы оборвались,

открылось море с широкой береговой полыньей, подкова бухты Роджерса, тесно сгрудившиеся домики поселка.

II

Ночь. В сумеречном свете по бухте скользят белые, как призраки, льдины, на горизонте — дымка и темнота. И вдруг в этой дымке проступает круглое зерно света. Как маленькое забытое солнышко. Некоторое время оно стоит так, потом начинает разрастаться, дробиться на горсть огней, красных, оранжевых, белых, огни выстраиваются в четкий треугольник — пароход! Его ждали давно, тысячу раз спрашивали: когда, какой? — мысленно сопровождали в далеком пути. На высоком берегу собрались люди, передают друг другу бинокль, переговариваются вполголоса. Тут же бегают, виляя хвостами, собаки. Взлетает ракета — шутка ли, первое судно года. Их будет немного: грузовое, угольщик да еще, может, исследовательское заглянет. И снова на целый год опустеет море.

Завтра мы тоже отправимся в плавание. Идем вшестером на вельботе вдоль южного берега острова на мыс Блоссом.

...Долгий, на полдня, закат. Ровно тарахтит «Вихрь». Море чистое, только на горизонте, к югу — полоса льдов. На корме, за рулем, важно восседает облаченный в кухлянку наш капитан Вадим Винниченко. Этакий начиненный здоровьем шар с пышной светлой бородой и красными от ветра скулами. У него неунывающий нрав, страсть к приключениям,и авантюрам. Яхтсмен, стрелял из лука, объезжал коней, учился в летном училище. Словом, лихой человек. На острове он недавно. До этого работал в одном из южных заповедников, теперь вот решил узнать Север. Есть у него, впрочем, и одна слабость — тяга к чудесным историям. «Вадим, — предупредили мы его, — еще один рассказ, и мы перестанем тебе верить».

Рядом с ним, у мотора, пристроился Володя Шубин. Он из Кандалакшского заповедника, приехал сюда к друзьям в отпуск и сразу включился в работу, словно век прожил здесь. Север ему знаком и заповедное дело тоже.

Дальше на двух скамейках попарно — Стае и Валя Чистяков; на самом носу — мы с Женей Кузнецовым, микробиологом из

МГУ. Валентин вооружился фоторужьем и целиком поглощен съемкой. Женя то и дело опускает руку за борт — набирает в склянки пробы воды. Случайно, в первый и, вероятно, единствен-ственный раз, собрала нас судьба; но нам легко и интересно вместе и есть чему поучиться друг у друга.

С высоты долетает знакомый гогот, и, вглядевшись пристальней в прозрачное выцветшее небо, различаешь в нем стремительный пунктир. Над берегом, параллельно нам, тянутся стаи белых гусей. Они покидают остров и сейчас движутся туда же, куда и мы, к мысу Блоссом, там пункт их последнего отдыха перед отлетом.

Вообще остров Врангеля — родина белых гусей, одно из немногих мест на земле и единственное в нашей стране, где выводит потомство эта красивая редкая птица. А когда-то белый гусь гнездился на всем восточном побережье Ледовитого океана, от мыса Дежнева до устья Лены. Хищническое истребление его привело к тому, что он остался только на острове Врангеля. Но и здесь раньше его было куда больше.

Сейчас во время перелета никто не решится выйти из поселка с ружьем. Около гнездовья каждое лето живет группа орнитологов, которые сторожат птиц не только от людей, но даже и от песцов. А каких-нибудь десять лет назад эпидемия гусиной охоты охватывала всех островитян от мала до велика...

Гусь на гнезде беззащитен, бери его хоть руками. Почти беззащитен он и во время линьки. Идешь по тундре и видишь вдали озеро. Приблизишься, и вдруг оно... поплыло. Оказывается, это стая линных гусей. Хорошо, если ты пешком, — за ними не угонишься. А вот если на вездеходе...

В первую мою зимовку на острове я оказался свидетелем такой охоты. Вездеход, а в нем несколько человек (двое с ружьями), шел как раз на Блоссом. Впереди показалось гусиное «озеро», водитель сразу рванул газ. Довольно быстро мы догнали стаю и с ходу врезались в нее. Гусиный и человеческий крик, треск выстрелов, рев мотора — все смешалось в какую-то дикую какофонию. Хотелось одного: за жать уши, закрыть глаза, не видеть, не слышать. Не помню, сколько птиц мы насобирали, а вот тошноту и стыд чувствую даже сейчас. Тогда же я понял, что жестокость к другому живому

44