Вокруг света 1979-04, страница 37

Многие десятилетия на имени Я. В. Коковина, талантливого русского мастера-камнереза, лежала тень. Даже А. Е. Ферсман в своем очерке «Изумруд Коковина», следуя официальной версии, не избежал обвинения мастера в нечестности.

Уже в наши дни историк И. Шакинко исследовал архивы, связанные с именем Я. В. Коковина (особого внимания заслуживают работы, опубликованные в журнале «Уральский следопыт» в 1975 году и в книге «Завод «Русские самоцветы»), и пришел к вы

воду, полностью меняющему представление о личности мастера и трагедии, разыгравшейся почти сто пятьдесят лет назад.

Публикуемый рассказ написан на основе архивных документов, но не без элементов домысла, который неизбежен в художественно-документальном повествовании.

Ю. Л. Орлов,

директор Минералогического музея АН СССР

тускло блестевшие под дождем. До Коковина донесся глухой шум сосен... В глубине заливчика темнели избы рыбацкой деревушки. Шхуна осторожно приткнулась к причалу. Матрос-финн, стараясь не поскользнуться на бревнах причального настила, накинул веревочную петлю на ободранный стояк.

— Спроси-ка, братец, дома ли Юхо Карвонен, — сказал Коко-вин, обращаясь к шкиперу.

Шкипер быстро переговорил с финном.

— Юхо рыбу промышляет, не вернулся еще...

— Ладно. Подождем на шхуне. Покуда самоварчик вздуем.

Коковин и Теребенев спустились в каюту; сумеречный осенний свет едва проникал через иллюминатор. Коковин поставил на стол крохотный — на шесть чашек чаю — походный самоварчик. Из кожаного дорожного баула извлек пакет с углями, чиркнул огнивом, вздул огонек. Теребенев с восхищением сказал:

— С вами, право же, не пропадешь, Яков Васильевич.

Коковин хохотнул сипловатым баском.

— С мое походите по белу свету, дражайший Александр Иванович.

Доброжелательное любопытство засветилось в круглых глазках Те-ребенева.

— А вот вы и рассказали бы, Яков Васильевич, каково хаживали-то. Право же, преинтересно послушать вас, повелителя драгих и прочих камней. Погода серая, располагает к отдохновению и беседе. Поведайте о себе, голубчик...

Коковин достал деревянный ларец, из него — снега белее полотенце, по которому рукою его жены пущены были пламенно-алые петухи. В* полотенце были завернуты две чашки. Коковин обтер, их полотенцем, одну протянул Теребеневу. Тот осмотрел, звонко щелкнул ногтем по донышку и в восторге закричал :

— Ай да посуда! Ведь из камня! Ведь из агата, а?

— Верно-верно, — довольный, прогудел в русую бороду Коковин.

Они приступили к чаепитию, и Коковин степенно стал рассказывать о себе.

Сколько он помнил себя, в близком соседстве с ним всегда был камень. Дед его, Евстафий, крепостной каменотес, тесал мрамор в избе при свете лучины, воткнутой в кованый светец. В окоренок — деревянное корытце с водой — падали, обламываясь, тонкие угольки. Белоголовый мальчишка зачарованно следил, как тусклые блики играли на гладкой поверхности камня. Дед — широкоплечий, в забеленном кожаном фартуке, сивая волосня по лбу перехвачена ремешком — играючи выглаживал камень и пел-гудел лихие разбойные песни. В печи, недавно переложенной по-белому, завывал ветер, слетающий с заснеженных уральских кряжей, где таились друзы самоцветов...

Деревенька, где жили Коковины, находилась неподалеку от тихого уездного городка со звучным названием Горный Щит. Здесь, при обширной каменоломне, работал Гор-нощитский мраморный завод. Отец Якова, Василий Евстафьевич, попал на завод в шестнадцать лет.

Улучив свободную минутку, каменотесы рыскали по уральской тайге. Присыпая порохом ссадины и лопнувшие мозоли, били шурфы, надеясь на счастье, на редкостную находку самоцветного штуфа. Василий возвращался из тайги измученный, с провалившимися глазами, но веселый, с тяжелым берестяным кошелем за плечами. От него пахло махрой, дегтем и еловой смолкой. Яшка с радостным визгом кидался к отцу, лез в кошель. Там лежали тугие белые грибки, круглые, как медяки, рыжики, ягоды в туеске и еще — тяжелые гладкие кристаллы, то темно-красные, то прозрачно-зеленые. Дед взвешивал кристаллы на ладони, оценивающе смотрел на них из-под мохнатых белесых бровей.

— Тумпаз, — авторитетно говорил он и покрякивал от удовольствия. — А это — рубин, горная кровь.

Правда, иногда хмурился.

— А это что, яшма? Где сыскал? Пошто напортил? Нешто так скалывать надо было? Яшма — она твердая, а удара боится. К ней подходец нужен. С ней ласковость в обращении нужна. Без подхода-то яшмовой вазы не сработаешь. А какая ваза самая славная? Ясное дело, из яшмы. Ты, Василий, к этому делу приглядывайся. Я тебя могу научить вазы тесать. Да только вот в окрестности яшмы нету. Ты на то место еще раз сходи, хорошенько обсмотри, доложи мне, велик ли камень...

По первопутку Василий Коковин привез на санях из открытого им яшмового месторождения четыре глыбы камня. Из них он изваял четыре красивые вазы. Директор Екатеринбургской гранильной фабрики, прослышав про талантливого камнереза, самолично приехал взглянуть на эти вазы. Увидев их, он немедленно пригласил Василия работать к себе мастером-камнерезом. За эти вазы Василий был награжден золотыми карманными часами — луковицей с цепочкой. Такая награда не часто выпадала на долю простых камнерезов.

Когда отец стал обучать Яшку мастерству своему, тот взялся за трудное дело с огромной охотой. К своим двенадцати годам Яков уже стал признанным мастером камнерезного дела, и на его работы приходили смотреть опытные мастера гранильной фабрики.

— Учить бы мальчонку-то, — говорили старики. — Художествен' ный талан у него, явственный талан.

Про смышленого мальчишку директор гранильной фабрики написал почтительное письмо президенту Академии художеств А. С. Строганову. Тот не оставил без внимания письмо с Урала, и в 1799 году двенадцатилетний Яков Коковин был принят в Петербургскую академию художеств.

Ко всеобщему изумлению, этот худенький светлоголовый парнишка, едва владевший грамотой, стал с успехом учиться сразу в двух классах — модельерцом и скульптурном. В 1804 году на академическом конкурсе он завоевал вторую серебряную медаль «за лепление с натуры».

35