Вокруг света 1980-02, страница 39

больше нашего суденышка. И сразу же наши лица размякли: опять повезло — не один на море, опасность вроде как меньше, и вообще, рыбаки навстречу — хорошая примета.

— Степаныч, да это же сам Степаныч! — закричал Петухов. — Право руля! Не упустить такую удачу. Степаныч все про погоду скажет. Просто не отпустит...

Теперь и мы увидели Иннокентия Степановича Савостина, потомственного листвянского рыбака, с которым познакомились еще до отплытия. Он дал нам много дельных советов по лоции Байкала, но проводить в путь не смог — сам ушел в плавание с лимнологами. Но байкальские дороги свели-таки нас, и мы радовались сейчас встрече, как робинзоны кораблю. Мы знали, что со Степанычем не пропадем, поправим свои судовые дела и сойдемся с местными рыбаками.

Степаныч тоже заметил нас и заспешил на нос катерка, попыхивая папироской. Ничего в нем не было с виду особенного — худ, сутуловат, рыж, словно рыжик, веснушки сохранились до шестидесяти лет, и никакое солнце не могло их выжечь, улыбка застенчивая, голосишко тихий, с хрипотцой. Но когда дело дошло до байкальской ухи, которой захотелось отведать нам в Бурду гузе, все показали на Степаныча. «А как же иначе, — объяснял нам потом за ухой Степаныч, — вырасти на Байкале, всю жизнь свою провести в лодке и не сварить ухи?..»

Но не совсем был прав потомственный рыбак, говоря про всю жизнь в лодке: он надолго покидал родные места. Уходя на войну, он прощался не только с родной землей, но и с водою. С Байкалом... «Глядишь в нашу воду, вроде ничего живого не может быть в этом льду растопленном, а закинь настрой спиннинговый — откуда и вывернется хариус-марсовик, ленок, а то и сам таймень. Раньше по два-три пуда за день налавливал, а теперь куда меньше, но вода все равно живая... Верите — нет, только мама моя говорила мне на прощанье, когда на фронт провожала: «Знай, сынок, вода сниться будет байкальская — к добру, жив останешься...» Ну и в самом деле, бывало, уж так прижмут, что и не чаешь живым выбраться. Но только глаза прикроешь, заплещется, замерещится, зарябит в глазах вода наша байкальская, аж больно делается на сердце и прохладно, ровно верховик подул... И не верится, что сон к добру, а вот на тебе — жив же остался... А попадал в такие бои, что никаких надежд не оставалось, как только сну верить. Помню, под Сталинградом танки перли на нашу гаубичную батарею, а там одна моя гаубица и отстреливалась-то... Коман-

Ы

дир батареи кричит по телефону с НП: сколь осталось огурцов? А я ему: два осталось огурца-то, всего два, хоть ешь, хоть стреляй...»

Как бы там ни было, командир орудия Савостин прошел от Сталинграда до Берлина, побывав со своею гаубицей в смертельных боях на Курской дуге, на Яссо-Кишиневском направлении и под Прагой. Орденоносцем вернулся на байкальские берега. «Припал к воде первым делом, напился, как помолился, тогда уж дела делать пошел...»

А дел на Байкале в ту пору было много, как и везде. Налегали на отлов омуля. Надо было кормить лю-

- —

п i

дей, и подножные корма играли первоочередную роль.

И недавний артиллерист стал во главе рыболовецкой бригады. Вода не подводила, выдавала рыбакам, что могла, пока не оскудела. Но и живая вода может иссякнуть... Так и случилось с южным Байкалом. Закрылся рыболовецкий колхоз. Рыбаки разъехались кто куда, в основном подались на север, где водились еще рыбные косяки. Степаныч не погнался за высоким заработком. Заякорился... Потянуло совестливого рыбака к гидробиологам, ихтиологам, рыбоводам. И любая экспедиция охотно брала Степаныча на се