Вокруг света 1980-02, страница 37

за чай, — возразил Ручьев. — Чай из байкальской воды, он особенный, полезный, лекарственный. Между прочим, в старину купцы возили в Москву и Петербург байкальскую воду в серебряных бочонках. Так что давайте пить чай, пока наша вода еще не потеряла вкуса, то есть не имеет еще никакого привкуса...

— На наш-то век в любом случае хватит Байкала, — кивнул Пилипенко на иллюминатор.

— Вода есть полезное ископаемое, — возразил Ручьев, выставляя на стол банку с брусничным вареньем, хлеб, масло. — Геолог не даст соврать — запасы воды в мире так же ограничены, как угля, нефти.

— А мне казалось, что в Байкале вода как вода, — осторожно возразил я.

— А я могу доказать, что байкальская вода особенно благотворно действует на организм как часть самой здешней природы, — загорячился Ручьев. — Просто мы еще не понимаем байкальской благодати! В бутылках этого не увезешь, надо пожить на берегах и подышать как следует воздухом Байкала. Вписаться в нашу природу, тогда многое поймешь. А если болен чем, то и не задача вылечиться на этих берегах. Мы не понимаем еще, как действует на нас здоровая природа. Но я на себе испытал, знаю. По собственному горькому опыту.

Он раскурил трубку, обдав нас ароматом табака, и стал рассказывать:

— Родители мои были оба мореплаватели. И я родился в Тихом океане, на пароходе, в сотне миль от Владивостока. В школе полюбил биологию. Учитель попался превосходный, весь класс увлек своим предметом, не говоря уж про меня. После университета приехали вместе с женой работать в Баргузинский заповедник, в Давшу. О таком уголке только мечтать можно. Сказочное место даже на самом Байкале. Нетронутая тайга. Несколько домиков. Целебный источник. Полно дичи, рыба. Каких там ленков, тайменей вылавливал я!.. А вообще-то занимался экологией медведей. Научился медведей скрадывать получше любого охотника-промысловика.

— И приходилось убивать? — спросил Пилипенко.

— В интересах науки, как говорится, — понурился Ручьев. — Позже стал понимать, что начинаю разбойничать под этой эгидой. Поскольку и сама наука должна оглядываться на себя: любой ценой добывать научные сведения нельзя.

Капитан «Формики» ткнул себя трубкой в грудь, точно примерялся к пистолету.

— А ведь всем сердцем любил я тайгу, Давшу... Совсем не нравилось мне выезжать в город: он всегда

3*

успевал наградить каким-нибудь гриппом. Человеку из тайги стоит только проехать в автобусе, и на второй день ты зачихал: нет городского иммунитета, в чистой природе он не нужен, и организм забывает о защитных свойствах...

— Меня в тайге никакая простуда не берет, — вставил я. — А приходится иной раз по горло в болотах брести, целый день под дождем шагать или спать на голой земле. Но приехал в город, на камералку, цепляешь на себя все бациллы и вирусы.

— Однажды я серьезно заболел, — продолжал Виктор. — Разбило меня... Ни рук, ни ног поднять не могу. Всякое движение вызывает жуткую боль в мышцах. Повезли в Иркутск, а мне любое прикосновение — будто током по всему телу. Но перетерпел. Думал, быстро поставит медицина на ноги. Ан, нет. Оказалось — полиартрит. Кололи, кололи меня — и все напрасно. Вижу, дело плохо. Нет, думаю, не сдамся. Хочу жить, и все! Вспомнил один способ, который слышал от охотников: желчью звериной в похожих обстоятельствах лечился народ. Ну и я наказал жене достать желчи. Она подняла подруг, однокашников. Достали. Потом попросил врачей испытать на мне это средство. Не согласились, конечно. Упросил, доказал. Стали делать компрессы из желчи. А она жгучая: кожу разъедает. Но терплю. Не желаю сдаваться. Байкал плещется перед глазами. Хочу вернуться, посидеть на теплом камне и посмотреть в его живую глубину...

Ручьев встал, потянулся во весь рост, словно сам не верил еще в чудо.

— Поднялся-таки. Пришел опять на его берега. Долечиваюсь, можно сказать, его климатом, здоровой чистотой, живительностью. Ходить пока далеко не могу. Пусть носит «старик» мою лодку, пока не оживу окончательно... Но уж больше живность не трону я на Байкале, наоборот, буду защищать до последнего своего вздоха.

Он снял с печки сипящий чайник и стал разливать чай по кружкам так, будто приносил жертву Хырхы-шуну, духу озера.

Мы взяли обжигающие кружки в руки. Чай был крепкий, заваренный по-таежному, до темно-бордового цвета.

— Байкал, он, конечно, и для людей, — застыл над своей кружкой Ручьев. — Только не надо ему — бога ради — туристов. Необходим тут ученый, мыслитель, геолог, охотовед, писатель... Что в одиночку сделаешь? Да еще без всякой степени ученой, как у меня... На медведях не защитился, теперь не скоро напишу новую работу.

— А может, надо было добить ту

диссер!ацию? — не выдержал я. — Все-таки материала столько собрано...

— Нет, нельзя выгадывать в таком деле, — сказал Ручьев, ткнув своей капитанской трубкой в мою сторону. — Тут промедление смерти подобно. Байкалу надо помогать действием, которому предшествует научный поиск. Вот я и взялся за инфузории. Они барометр жизненного тонуса озера,, эти крохи! Посмотрите только в бинокуляр...

Ручьев окутал бородой черные трубки бинокуляра, поперемещал под объективом предметное стеклышко и настроил прибор по своим зорким глазам, напоминающим серую байкальскую гальку. Затем подозвал Пилипенко. Микробиолог, меняя предметные стекла, объяснил, что на первом — капля нормальной байкальской воды и в ней — жизнедеятельные инфузории. На втором же — проба воды, взятая возле промышленного сброса, тут простейшие организмы угнетены, несут признаки деградации, имеют и склонность к исчезновению.

Настала моя очередь смотреть препараты, и я привычно склонился над окулярами увеличительных трубок. Только вместо обычных для геологического глаза россыпей шлиха я увидел озерцо, в котором плавали стоповидные прозрачные существа, бойко пошевеливающие многочисленными ресничками. Через минуту хозяин лаборатории заменил препарат. Перед моими глазами появились те же инфузории, только пожухлые как от старости, болезни или отравы.

— Для меня эти микрожители теперь все, — высказался Ручьев. — С них начинается большой разговор.

— А сохранение Байкала упирается в людей, — добавил я.

— В их совесть. — Ручьев обнажил в улыбке крупные зубы. Его серые глаза дружески сузились.

— Кажется, затих култук. — Петухов заглянул в один иллюминатор, в другой и объявил: — Чайка села на воду — жди хорошую погоду,

— Ну, тогда благополучного плавания вам...

— Добро и тебе, Виктор.

Скоро застучал наш дизель, и мы

вышли из бухты Бабушка. Большой Колокольный и Малый охватывали каменными тисками кусок Байкала. Отраженные в чистой воде скалы казались мощными клешнями каменного гиганта, который припал к воде, чтобы играючи расправиться с нашим утлым суденышком. Но за нами следовала «Формика». Лодка Ручьева перерезала отражение скал, и клешни резиново заколебались на одном месте. Вода Байкала не терпела чужеродного вмешательства, отражая берега до последней травинки и камушка.

35