Вокруг света 1980-04, страница 44

Именно это породило у доктора Гейнца и его коллег мысль о том, что в условиях мучимой жаждой пустыни перспективнее заниматься не разведением крупного рогатого скотта, а плановым одомашниванием диких животных. Он утверждает, что до сих пор все попытки сделать это кончались неудачей, поскольку цивилизованные люди не ладили с пугливой дичью. Диких животных могут с успехом одомашнить только люди, стоящие на той же ступени, что и наши предки, приручившие теперешних домашних животных.

— Именно на этой ступени находятся сейчас бушмены, — убежденно юворил он. — И знаете, что натолкнуло меня на эту мысль? Когда мы впервые привезли сюда коров и коз, то люди Цзинчханы долгое время отказывались их доить, предпочитая сосать молоко прямо из вымени. На наши недоуменные вопросы бушмены ответили: «В Калахари иногда бывают добрые антилопы, которые разрешают нам пить молоко вместе с их телятами».

Через несколько дней один из бушменов позвал нас с собой. Мы спрятались за дюной, а он направился к табунку ориксов. В бинокль мы отлично видели, как он подошел к самке с детенышем, приласкал их, а затем начал сосать молоко.

— Почему же тогда ориксы не подпускают к себе близко охотников? — спросил у него Гейнц.

— Ориксы знают, когда мы идем их убивать, а когда подходим к ним с просьбой, — ответил бушмен.

Таково взаимопонимание между ориксами и людьми, живущими одной жизнью с дикой природой Калахари.

Впрочем, живущими или жившими? Не произойди между мною и Цзинчханой одного разговора, я бы ответил: жившими. Потому что при всей значимости эксперимента, осуществляемого работниками департамента, масштабы его настолько локальны, что их просто еще рано распространять на все бушменские племена Ботсваны. Они продолжают существовать в Калахари по законам каменного века.

Начался наш разговор потому, что мне хотелось выяснить отношение старика к его собственной роли в новой жизни кунг, возникшей вокруг колодца. Ведь раньше, в условиях постоянного полуголодного бродяжничества по пустыне, бушмены'практически не имели никаких социальных институтов. Они даже не могли разрешить себе такую роскошь, как существование вождей, колдунов и знахарей, живущих за счет общества. Старейшины, подобно Цзинчхане, избирались из числа наиболее умных и авторитетных членов рода, но не пользовались никакими материальны

ми преимуществами. Напротив, сам Цзинчхана в мой первый приезд, чтобы подать пример молодым, отказался от угощений в пользу кормящих женщин, а в пору засухи отдавал свои запасы воды детям. Теперь же старик получил от властей официальный титул «chief» — вождь и даже имеет по этому случаю какую-то зарплату.

—- Наверное, Цзинчхана, ты стал первым вождем среди кунг? — спросил я.

— Среди кунг — первым, — гордо ответил он. — Но в других бушменских племенах теперь тоже есть вожди. И не только там, где бушмены живут под голубым флагом.

Последняя фраза означала, что вожди появились у бушменов не только в Ботсване, но и в других соседних странах — Анголе и Намибии. Но откуда старик, который даже не знает названий этих государств, осведомлен о возникновении там институтов власти и почему Цзинчхана произнес «бушмены», когда общеизвестно, что люди, которых так называют европейцы, не знают этого слова и не имеют никакого понятия об общности кунг, нарон, хей-кум и ауэн, позволяющей ученым объединять их в единую этническую группу?

Сформулировав эти вопросы в доступной для Цзинчханы форме, я получил прелюбопытнейший ответ.

Оказывается, незадолго до моего приезда в «крае, где воды больше, чем земли», — скорее всего з районе огромных болот Окаванго, — состоялась большая кгатла всех вождей и старейшин племен, населяющих Калахари. Думаю, что это была первая в многовековой истории этих аборигенов Африки «общебушменская» встреча.

Выступившие на ней представители властей рассказали вождям и старейшинам, что некогда их предки населяли почти половину ^континента и в отличие от высокорослых, имеющих черный цвет кожи банту и белых европейцев все племена охотников и собирателей Калахари низкорослы и имеют желтый цвет кожи. Поэтому их выделяют в самостоятельную расу. «Мы начали сравнивать друг друга с теми, кто не живет в Калахари, — говорил Цзинчхана, — и увидели, что все похожи друг на друга, хотя раньше и не встречались, но отличаемся от тех высоких и черных людей, которых знали давно. Мы обрадовались этому и наконец поняли, что мы все и есть те, кого белые называют бушменами. И согласились, что все мы бушмены».

Уже один этот рассказ из первых уст, дающий представление о том, как в сознании первобытного охотника преломляются такие сложные абстракции, как племенная общность, возникает сознание этнического единства отдельных племен, ранее ни

когда не сталкивавшихся друг с другом, свидетельствовал о сдвигах в традиционном обществе бушменов. Однако то, что я услышал от Цзинчханы дальше, поразило меня еще больше.

Так, из его рассказа следовало, что после обсуждения на кгатле целого ряда вопросов чисто хозяйственного значения перед вождями и старейшинами «выступил человек в зеленой одежде, который живет в стране, где тоже есть бушмены и где идет война». Речь, конечно же, шла о Намибии. А «человек в зеленом», судя пс тому, что он говорил, был представителем Народной организации Юго-Западной Африки (СВАПО), ведущей борьбу за освобождение Намибии от оккупации расистской ЮАР.

— Человек в зеленом рассказал нам тогда, что его люди борются сейчас против таких же белых, которые давным-давно отобрали у нас лучшие земли, охотились на наших матерей с собаками и загнали нас в пески, — сокрушенно качая головой, продолжал Цзинчхана. — Он привел с собой также двух бушменов тоже в зеленом. Они говорили на нашем языке, что люди в зеленом сражаются за то, чтобы всем в той стране, где идет война, было хорошо. И тогда все мы, старейшины и вожди бушменов, решили запретить своим людям причинять зло людям в зеленом. Ведь, хотя кожа у нас, оказывается, желтого цвета, мы всегда жили рядом с черными людьми. А в последнее время черные люди все чаще помогают нам...

— А что, Цзинчхана, лучше стало жить с тех пор, как кунг поселились у колодца? — спросил я.

— Ты бы посмотрел на двери вон той хижины, что напротив моей, а потом спрашивал, — улыбнувшись, ответил старик. — Видишь, у входа в нее копошится ребенок, который не прожил еще и двух сезонов «большой жары». А .мать его уже кормит другого сына... Разве возможно было такое в ту пору, когда мы с тобой познакомились? Женщины у нас кормили ребенка своим молоком два и еще два сезона «большой жары». Если же в это время у женщины появлялся другой ребенок, его не оставляли в живых. На двоих бы молока не хватило. А теперь хватает...

Цзинчхана набил свою трубку сухим лишайником, затянулся и, как мне показалось, задремал, устав от долгого и сложного для него разговора.

— Вот на большой кгатле нам говорили, что раньше нас, бушменов, было на этой земле так много, что мы жили повсюду, — вдруг заговорил он. — Это только после того, как пришли белые, мы стали вымирающим народом. А быть может, теперь, когда в Калахари понастроят колодцев, нам станет лучше жить?

42