Вокруг света 1983-01, страница 13

Вокруг света 1983-01, страница 13

Около шести утра за переборкой каюты раздался телефонный звонок, недолгий, возник и тут же погас; все вокруг погрузилось в тяжелое сопение океана, и сквозь него проступил мерный отдаленный гул дизелей, к которому так привыкаешь в плавании, что забываешь о его существовании. И нужен был какой-то посторонний звук, вот как сейчас звонок судового телефона, чтобы снова вспомнить о нем, вслушаться в этот утробный, успокаивающий глуховатый гул. Но особенно отчетливо он проступал после тех изнурительных для штурманов дней и ночей, когда судно шло в сплошных туманах и гудки с короткими передышками оглашали просторы океана. На верхнем открытом мостике так дрожал воздух, что на палубу оседала сырая пыль. Туман отступал неожиданно, и душераздирающие гудки умолкали тоже вдруг, неожиданно. Вот тогда-то голос дизелей возникал будто из небытия. Он казался отдаленным эхом тишины.

В этот ранний утренний час гул машин был чистым и звучал как басовая струна на одной ноте: он располагал к ожиданию. Каким будет грядущий день в океане?.. Вот-вот в динамике послышится сначала щелчок, дыхание, а потом голос вахтенного помощника напомнит, что новый день наступил.

Не прошло и минуты после телефонного звонка, как в коридоре хлопнула дверь, и я узнал знакомые шаги. Капитан поднимался на мостик.

За две недели в Тихом океане, живя рядом с капитаном, я привык к ночным звонкам и по обстановке за бортом судна мог без труда предположить, зачем на мостике понадобился капитан. Чаще его просили подняться в ходовую рубку, когда шли в тумане и радар бил встречное судно. А если это случалось в проливе Лаперуза или на траверзе Камчатки — то и целую флотилию рыбаков. Капитан надевал безрукавку из овчины, поднимался наверх, приникал к экрану локатора и следил за движением приближающихся светящихся точек, а потом вступал в переговоры по радиотелефону со встречными судами: узнавал их маневры и говорил о своих. Бывало, нашего капитана вызывали и знакомые капитаны возвращающихся из Арктики судов. Они сообщали ему ледовую обстановку на трассе, спрашивали о новостях Владивостока...

Но в это утро за иллюминаторами стоял серый день и ходили спокойные валы тяжелой зыби; недолгий туман отступил еще ночью. Может, судно должно лечь на новый курс, думал я, потому и вызвали капитана? Но ведь вчера мы уже прошли мыс Дежнева

Дизель-электроход «Капитан Мышев-ский» и его капитан Геннадий Семенович Сергиенко. Фото П. ГОЛЕЩИХИНА

и вошли в воды Северного Ледовитого океана. Появился лед?.. Вечером капитан, услышав в телефонной трубке взволнованный голос третьего штурмана и не дослушав его, спросил: «Лед?» Когда он поднялся на мостик и обнаружил по курсу отдельно плавающие льдины, успокоил молодого вахтенного: «Разве это лед! Вы забываете, что идете на «Капитане Мышев-ском». Но тут же дал распоряжение штурману проверить надежность работы прожектора. Я хорошо знал, что капитан сам внушил своим помощникам сообщать ему о малейших изменениях в обстановке. К тому же третий штурман, Анатолий Путилин, впервые шел на Север и первый раз видел арктический лед. Но сейчас шла вахта старшего помощника. Именно на его вахте, от четырех ночи до восьми утра, капитан был спокоен и мог, не тревожась, отдохнуть. Старпом Алексей Алексеевич Анасенко был из породы людей, у которых чувство долга стало натурой, характером. Так что же могло...

Я быстро оделся и поднялся наверх.

В бледном свете утра на мостике я сразу уловил напряжение. Оно исходило откуда-то извне. Но этому ощущению помогало жужжание приборов и то, как стояли люди: молча, поглощенные чем-то одним, общим. Капитан — у лобового иллюминатора с правого борта, старпом так же — с левого, за ним, в шаге от него, четвертый штурман — он не имел самостоятельной вахты и нес ее вместе со старшим помощником; и в одиночестве, посреди рубки, у руля стоял курсант-практи-кант Паша, рослый, светлоголовый парень, тот, что обычно после вахты ходил по каютам, искал, с кем бы сыграть в шахматы... Он смотрел согнувшись туда, куда и остальные: впереди, по курсу, виднелась долгая белесая полоса льда; с правого борта, там, где она, растворяясь, уходила за горизонт, в воздухе, освещенном невидимым солнцем, парили мачты, много мачт, будто приподнятые каким-то мощным преломленным лучом, и, может, оттого они и казались неестественно великими. Самих судов не было видно, словно их вовсе не существовало. И если до горизонта оставалось миль пятнадцать, то до мачт и того больше. Выходило, что суда стояли за горизонтом.

Постепенно солнце пробивало низкое серое небо. И когда наконец пробило, кромка льда засветилась во всю свою бесконечную длину. Мачты, приближаясь, стали обретать реальные величины, и тогда над чистой водой неожиданно проступили черные корпуса судов. Перед нашими глазами открылись рассеянно стоящие суда. Одиннадцать транспортов ожидали ледокольной проводки. Мы тоже подходили к ним и были двенадцатыми...

Наконец капитан Сергиенко сдвинулся с места, прошелся до левого борта, постоял рядом со старпомом Алексеем Алексеевичем, сказал несколько слов и, вернувшись на свое

прежнее место, отвел рукоятку машинного телеграфа со среднего хода на малый. Похоже, он хотел оттянуть время подхода к стоянке. Насколько я стал угадывать настроение Геннадия Семеновича — не знаю, но сейчас нетрудно было понять, что его тревожит не столько появление льда, сколько связанное с ним ожидание. И вот почему. Дизель-электроходу «Капитан Мышевский» предстояло продолжить рейс из Арктики в Антарктиду.

Так уж сложилось в Дальневосточном пароходстве, что путь судов, входящих в состав очередных советских антарктических экспедиций, обычно каждый год лежал через Арктику: надо было, не теряя времени, сначала по пути завезти грузы для жителей Крайнего Севера, а потом уже идти дальше, через весь Северный морской путь в Архангельск. Именно там загрузиться горючим для работы авиации на ледовом континенте и следовать, обогнув Скандинавский полуостров, на Балтику, в Ленинград, чтобы взять на борт ученых Арктического и Антарктического научно-исследовательского института. В 1982 году началась 28-я Советская антарктическая экспедиция, и в ее работе должен был участвовать уже хорошо зарекомендовавший себя в арктических льдах «Капитан Мышевский». Это он в 1978 году шел под проводкой атомного ледокола «Сибирь», выполнявшего высокоширотный экспериментальный рейс...

До кромки льда оставалось около мили, когда капитан перевел рукоятку машинного телеграфа на «стоп», а потом подошел к переборке, снял трубку прямой связи «машина—рубка».

— Останавливайте двигатели,— передал он вахтенному механику.— Да, да, будем стоять.,.

Капитан еще не успел вернуть трубку на место, как, широко улыбаясь, шумно пришли на вахту третий штурман Путилин и за ним второй на судне курсант-практикант Костя, Дверь от порыва ветра за ними резке захлопнулась. Все на секунду отвернулись и по выражению лиц вошедших поняли, что те, идя на вахту, не заметили обстановку вокруг. Штурман, поймав на себе взгляд капитана, застыл на месте, покраснел. Капитан же, выждав секунду-другую, сердито, с лязгом вставил в металлическое гнездо массивную телефонную трубку и, оглядев всех присутствующих, остановил взгляд на старшем помощнике:

— Подождем су.чи. дадим радиограмму в Штаб морсчих операций.— Голос его звучал пед еркнуто спокойно.— Если дадут «добро», будем пробиваться сами.

Капитан, похоже, был недоволен тем, что позволил себе раздражаться на людях. Он, как человек уравновешенный, обычно никогда не показывал своего настроения, всегда выходил на палубу чисто выбритый и бодрый, в надраенных до блеска мокасинах. Казалось, именно во внешней подтя

11