Вокруг света 1983-05, страница 23
шимся покоем, и я, наслаждаясь скоростью, подумал, что едем-то мы не по шоссе в привычном понимании слова. Это скорее главная полевая магистраль, связывающая не населенные пункты, а разные земельные угодья и служащая границей между совхозами... Вознесенная над горизонтом песчаной насыпью, асфальтовая полоса была подобна живому древесному стволу. Она выпускала из себя, как побеги, десятки других асфальтовых дорог, а те, в свою очередь, делились на гравийные проселки, обтекающие каждое поле в отдельности. — А ведь раньше здесь не было никаких полей,— сказал мне начальник мелиоративного участка Евстафий Тимофеевич Яромчик. Он приехал сюда в 1968 году и застал природу в миг «сотворения мира» — твердь, не отделившуюся от хляби. Зыбкие, качающиеся мхи и торфяники, миазмы испарений, тощие елки и березы, разбросанные среди болот...— В этом месте,— Евстафий Тимофеевич протянул руку в сторону трактора, который перепахивал ис-синя-черную почву,— речка Волма разливалась так, что у берез только одни верхушки торчали... Асфальтовая дорога вытянулась в струнку, но Яромчик тронул водителя за плечо, чтобы тот не торопился. — А здесь,— взглядом показал он на старика сторожа, который примостился на бетонной стенке канала с удочкой в руках,— у нас работал одноковшовый экскаватор Э-652, оборудованный на еланях. Что такое елани? Искусственный островок среди болот. Это тебе и рабочее место, и место отдыха, и, если хочешь, танцплощадка. Делали их из двух или трех слоев бревен. Вот тебе и жизненное пространство. На этом сухом «пятачке» и вкалывал наш Э-652, медленно передвигаясь по еланям. Между прочим, дизтопливо для него мы на спине таскали... Я тогда десятником здесь работал, ось давал для прокладки канала, вехи ставил на каждом пикете. Весь день по пояс в воде, а ночью, пока сушишься, техническую документацию оформляешь. Веселая была работенка — не соскучишься!.. Дорога разматывалась бесконечной сверкающей лентой, и, глядя вперед, где в воздух поднимались пригретые солнцем пары весенней земли, как-то не верилось, что была капризная речушка Волма, петляющая среди болот, и были разливанные болота, рассадники сырости и комарья... Впрочем, речка осталась — теперь это водоприемник, главный магистральный канал крупной осушительной и оросительной системы. Волму спрямили, углубили, расширили, в истоке построили водохранилище. Если раньше энергия реки изливалась стихийно, то теперь течение ее зарегулировали, подчинив нуждам сельского хозяйства. Весной в речке и водохранилище накапливают воду, а летом ее используют для полива овощей и кормовых трав — это называется метод двусто роннего регулирования влажности. Построили шлюзы и пруды-накопители; при помощи затворов на шлюзах распределяют поток Волмы, влияя по желанию хозяйств на его параметры. Разветвленная сеть каналов, подчиненная главному магистральному, позволяет маневрировать значительными массами воды. Эта вода необходима четырем совхозам и одному колхозу, которые входят в волминскую систему. Образно говоря, пять пальцев на одной руке... В одно из таких хозяйств — совхоз «Заветы Ильича» — я приехал на следующий день. Директор Евгений Григорьевич Семашко принял меня в своем кабинете. Это был могучего телосложения человек с зычным раскатистым голосом и бравой гвардейской осанкой. Однако лицо его выражало досаду и озабоченность: «Врагу не пожелаю такой должности!» Досадил Семашко председатель районного общества охраны природы Лав-рукович, с которым я столкнулся в дверях директорского кабинета. Лавру-ковичу, бывшему партизану и бывшему председателю колхоза с тридцатилетним стажем, давно уже за шестьдесят, да и застарелые раны дают о себе знать — мог бы, казалось, найти себе занятие полегче. Однако вот не сидится ему на месте, бросает его из одного хозяйства в другое. Узнал, что в «Заветах Ильича» переполнились отстойники и вонючая жижа поползла в канавы — и уже тут как тут. Нашумел, накричал, составил акт. — Вот уж не везет — так не везет,— мрачно оправдывался Семашко.—Я ведь еще утром подписал наряд, чтобы отремонтировали фильтры. Два дня работы, не больше. А тут ревизор!.. Мы недолго просидели в директорском кабинете. Евгению Григорьевичу нужно было осмотреть дальние поля, предназначенные для кормовых трав, и он пригласил меня с собой. Мелиорированные угодья разбегались прямоугольниками среди спокойного, сглаженного ландшафта, окаймленного ольховым мелколесьем, с густой сетью дорог и каналов осушения. А под плодородным слоем почвы, на глубине до 80 сантиметров и через каждые 15— 20 метров, располагались еще ряды гончарных труб-дрен, уводящих лишнюю воду с полей. Это была почти целиком «очеловеченная» земля. Произведение природы и человека. — А как с урожаями? — поинтересовался я. — Не жалуемся,— коротко отозвался Семашко. Сев за руль «Нивы», он почувствовал себя намного свободнее, рассеялось облачко недовольства.— Пока не жалуемся,— уточнил директор.— 23—25 центнеров зерновых и 50—60 центнеров сена с гектара — это мы гарантируем. А можно брать и больше... — И что же мешает? * — Почвы. Необычайная пестрота почв.— Он остановил машину и спрыгнул на асфальтовую полосу.— Смотрите! — Его рука описала полукруг.— Здесь у нас торфяная почва, чуть дальше торфяно-болотная, там пески и суглинки. И у каждой были до начала мелиорации свои полевые и луговые культуры, своя среда обитания. И каждая требует сейчас особого агротехнического подхода — удобрений, способов обработки. На ином гектаре такие химические комбинации встречаются — диву даешься! Уравнение со многими неизвестными. Хоть сейчас садись и диссертацию пиши.— Он весело усмехнулся.— Да вот некогда — план поджимает... Я вспомнил слова Бердичевца о прогнозировании почв, о необходимости вести учет изменений каждой почвенной комбинации после осушения. О том, чтобы на мелиорированных торфобо-лотных землях создавали луговые и лугопастбищные угодья... Для Семашко эти рекомендации были не в новинку. — А как же иначе? — удивился он.— Мелиорировать, распахать землю — и сеять по ней зерновые?! Да такую роскошь может себе позволить только неуч... Территория-то кругом раскрытая, обнаженная, почва на ней полусонная, немощная — подул ветер, и нет органического вещества.— Он опустился на корточки, зачерпнул пригоршню темно-бурого рассыпчатого торфа, который тут же просеялся сквозь его пальцы.— В травах наше спасение, в травяных смесях. Тут в соседней области не так давно смерч прошел: где были посевы трав — все сохранилось, где земля была открыта — все повыду-ло. Особенно пострадали мелкозернистые торфяные почвы.— Семашко выпрямился, и его могучая фигура почти заслонила горизонт.— Чем больше набор кормовых трав, тем больше гарантий, что мы сохраним и улучшим почвы: А потом можно и пшеничку сеять... Я так считаю,— сказал Евгений Григорьевич, усаживаясь в машину и включая зажигание.— Лучшим полям, где все по науке сделано, надо присваивать Знак качества. Как в промышленности! Мы проезжали вдоль подсыхающих, еще дремлющих полей, и нас обдавало терпким, бражным духом пригретой земли. У насосной станции, где протекала Волма, я увидел сидящих на бетонной стенке ребятишек и вчерашнего старика сторожа с удочками в руках. Не так давно, сказал Семашко, в каналах появилась рыба, и у старика партизана, всю жизнь прожившего и воевавшего в этих местах, среди топей и лютого комарья, вдруг пробудилась страсть к рыбалке. Несбывшаяся страсть далекого детства... На крышу насосной станции приземлился аист. Подняв кверху белый клюв и распушив перья, он прохаживался по железной кровле, словно примерял ее для будущего гнезда... Минская область 21 |
