Вокруг света 1983-05, страница 21

ОЛЕГ ЛАРИН, наш. спец. корр. Фото автора

КОГДА ПРИЛЕТАЮТ АИСТЫ

Мы только что выехали из Хатыни, и говорить не хотелось. В ушах продолжал звучать печальный, надрывающий душу колокольный звон, а перед глазами стоял черный бронзовый старик с всклокоченной бородой, который нес на руках погибшего мальчика.

Говорят, много лет спустя после марта 1943 года Антон Каминский, единственный, кто остался в живых из сожженных фашистами заживо жителей Хатыни, тайком приходил к памятнику и, шевеля губами, слушал колокола. Он смотрел на ближний лесок и, наверное, представлял себе уютные хатынские дымки с запахом воскресной снеди, сытое мычание коров, звяканье ведер у колодца. Лица, звуки, ароматы прошлого обступали его...

— У нас, белорусов, долгая память, незаживающая,— нарушил молчание Николай Ефимович Коржич. В его голосе звучали оттенки только что увиденного и услышанного.

Мимо нас проплывали ельники и березники, наполовину высохшие болота, оплетенные пучками ржавой травы. Из притихших лесов струился слабый аромат хвои и прелых прошлогодних листьев Но вот машина вырвалась на простор, и перед нами открылись поля. Подернутые свежей зеленью, они убегали за горизонт, терялись в предвечерней сиреневой мгле. И только в тех местах, где проходил мелиоративный канал, были видны густые цепочки кустарников. Просторные, ухоженные

поля посреди болот и лесов, вызывая любопытство и восхищение, как бы отодвинули печаль Хатыни, вернули нас к цели поездки.

По моей просьбе Николай Ефимович притормозил машину у обочины.

— Я этих мест не знаю,— сказал Коржич, охватывая взглядом продутое ветром пространство.- - Но, думаю, давно они пущены в хозяйственный оборот. И на каждом поле можно поставить табличку с надписью «Сделано человеком».

А почему, как вы догадались? --удивился я категоричности суждении.

- Тут и думать нечего. — Он шагнул к краю отводного канала, по дну которого сочилась мутная болотная водица, смешанная с частицами торфа.— У нее ведь память существует, у природы здешней,— нечто вроде летописного свода. И каждое поколение земледельцев по-своему «расписалось» на его страницах. Только надо уметь читать.

Вот и давайте попробуем! — загорелся я.- Прежде всего, сколько лет этим полям? Двести, пятьсот... тысяча?

Коржич неуверенно пожал плечами; мое предложение ему понравилось — это было видно и без слов, но в то же время как экономист-гидротехник, сотрудник Института комплексного использования водных ресурсов он опасался поверхностных, опрометчивых оценок.

Археологи утверждают, что земледелие в наших краях насчитывает около двух тысяч лет. Однако мы не

будем забираться в дебри истории, а возьмем первую цифру — лет двести. Что было тогда на этом месте? Думаю, низинные болота, елки и березы на болоте, комариный шабаш. Но вот пришли люди, дровосеки-огневщики, стали рубить и жечь леса, чтобы сделать пашню. Деревья вырубили, пни выкорчевали, вспахали угодья дубовым оралом, но вода... Что делать с ней? Веками она копилась в болотах, поддерживая естественный уровень грунтовых вод. Много воды — плохо, мало воды — тоже плохо. Думали-думали и решили рыть канавы, чтобы по ним спускать избыточную влагу и одновременно, в случае засушливого лета или маловодной весны, использовать ее для орошения. Так из крестьянского опыта родилось понятие мелиорации... Вот вам ее классический пример! — Он показал на гладкие отвесные стенки отводного канала. Было такое впечатление, что их срезали одним мощным ударом механизма.

А по-моему, здесь поработал современный канавокопатель,— слабо возразил я, не очень уверенный в своей догадке.— При чем тут старый крестьянский опыт?

Вы ненаблюдательны,— снисходительно пожурил меня Коржич и присел на корточки.— Смотрите! — Он нашел сломанный прут и стал водить им, как указкой, по стенкам отводного канала. — Канавокопатель прошел как раз по тому месту, где была раньше канава первомелиораторов. И обнажил

19

I