Вокруг света 1985-01, страница 31

ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА

— Он у нас молодец. Наш Па га ноль. Как он мне надоедал, когда в школе учился. Сколько раз выводил его из заповедника. И что интересно, кто грибы тащит, кто — ягоды, а Сергей всегда с травой какой-нибудь идет. Увлеченный человек.

В этом я и сам уже мог убедиться. Два дня назад на Бахиловой горе Сак-сонов подвел меня к двум валунам и торжествующе показал на какую-то растительность.

— Вы только взгляните,— сказал он.— Какая роскошь, а?!

— Да,— ответил я, больше удивленный энтузиазмом спутника, нежели увиденным. Валуны были покрыты низкорослыми желтовато-зелеными травинками, мхом, лишайником.

— Такого вы больше нигде здесь не увидите. Перед нами — флора каменистых степей. Вот наш эндемик, тимьян жигулевский, а вот качим жигулевский, описан А Красновой... Классическое место произрастания — Бахилова гора в Жигулях, то самое место, где мы с вами стоим.

Волнение Саксонова начало передаваться мне, и я сказал:

— А я бы наступил и даже не заметил.

— Да, у нас нужна крайняя осторожность. Повредить можно и не наступая, просто своим присутствием.

— Ну уж это какая-то мистика.

— Ничего не мистика,— терпеливо объясняет Саксонов.— Вы посмотрите, что растет у нас вдоль тропинок и что в метре от тропинок. Замечаете разницу? Вот, скажем, сейчас вдоль дорог в заповеднике цветет цикорий, а на полянах он редкость. Почему? Да потому, что, видимо, его занесли сюда люди на подошвах обуви. Ведь у нас уникальны не только виды растений, но и их сочетания. Горные условия, а отсюда и многообразие климатических и почвенных условий. Если мы будем стоять на вершине, скажем, Стрельной горы, вокруг будет степная растительность, немного спустимся по склону - пойдут северные сосновые леса, а еще ниже условия, характерные для западноевропейской растительности. То есть на каких-то пятистах метрах склона разместились три климатические зоны.

...Ну ладно, думал я, наблюдая, как Саксонов выкапывает корни растения, в Жигулях действительно уникальная растительность, но здесь-то, на равнинном плато, куда мы добрались на мотоцикле КурушЙйа, здесь-то, наверное, самая обычная... Пейзаж, во всяком случае, самый обычный — разбитая грунтовая дорога, телеграфные столбы, копешки сена на выкошенных полянах, смешанный лес.

— Сергей,— спросил я подошедшего Саксонова,— неужели то, что ты здесь собираешь, не растет в заповеднике?

— Растет, конечно, но нам нужно брать образцы и отсюда, чтобы представлять себе расселение растений на Самарской Луке.

Наконец мы тронулись. Я устроился на заднем сиденье мотоцикла, за спиной у Курушина, чтобы обзор был лучше. Поначалу лес вдоль дороги тянулся привычный — осины, березы, дубы, небольшие полянки. Курушин хоть и сидел за рулем, но при этом вперед, как мне казалось, смотрел мельком, попутно, главным же образом он глядел по сторонам, время от времени вытягивая шею и даже привставая на ходу. Невольно я стал следить за его взглядом. Увидев на ветках нависших над дорогой два клока сена, Курушин утвердительно кивает головой, видимо, так и надо, кто-то вывозил сено, и Сергей Михайлович уже вычислил кто именно. Но через несколько минут он слегка притормаживает мотоцикл и едет, привстав с сиденья и разглядывая обочину дороги слева, явно недовольно и озабоченно.

— Что там?

— Да стадо опять не там прогнали! Сколько раз я предупреждал. Мы разрешаем перегонять скот только по дороге.

Оказалось, что дорога под взглядом лесничего, как магнитофонная запись, рассказывает ему все— сломанная ветка, разлитая темная смолянистая жидкость на дороге, примятая трава на обочине.

Саксонов же в отличие от Курушина сидел в коляске мотоцикла с абсолютно отрешенным видом, прижав рукой ворот кожаной куртки к шее и сощурив от встречного потока воздуха глаза. Но при каждой остановке, выбравшись из коляски, Сергей устремлялся к растению, открывая на ходу перочинный ножик. Через несколько остановок пресс-папка у Саксонова уже заметно разбухла

Деловая озабоченность Курушина и Саксонова постепенно сходила с их лиц по мере того, как мы начали углубляться в Ширявский овраг. Земля плавной волной уходила вдаль, мягко перете

кая из склона в склон. Пологие склоны широкого и длинного — в добрый десяток километров — оврага мерцали как зеленый бархат. Ломаной линией спускался на скошенные поляны лес. Над ним висело солнце, и из тени, в которой стояли слева березняки и осинники, светились их белые и желтовато-рыжие стволы. Золотились контуры стожков. На открытых местах темнели лохматой зеленью дубы.

В этом пейзаже не было мощи и дикой красоты Жигулей. И все же во мне постепенно возникло ощущение чего-то очень необычного. И я не сразу понял, что чувство это рождалось от вида нетронутой п[ лроды.

Именно здесь, по этой земле, должны пролечь тропы для посетителей будущего государственного национального парка. Здесь они смогут отвлечься от повседневных забот, ощутить себя в той природе, которая знакома нам сегодня больше по бунинским или тургеневским описаниям, чем по собственным впечатлениям, смогут почувствовать власть той красоты, которая воспитала не одно поколение русских писателей и художников.

Мы выехали на простор с изумрудной зеленью кукурузных полей, проскочили старинное волжское село, свернули еще раз влево, и в лицо ударил тугой поток ветра. Сергей Михайлович прибавляет газ, мотоцикл рвется вперед, мы на асфальтовом шоссе. Справа широкая гладь Волги. Река трудится, перетаскивая баржи, танкеры, пассажирские суда. А слева проплывают зеленые громады гор и затянутые вечерней дымкой овраги. Там, наверху, за этими оврагами и горами остался один из красивейших и характернейших уголков нашей природы. И радость, что удалось увидеть его, не омрачается беспокойством за судьбу этой красоты. На этот раз можно будет рассказывать о Самарской Луке, не прибавляя привычного: «Торопитесь, а то можете не застать».