Вокруг света 1985-04, страница 31

огрубевшие, с въевшейся грязью руки к этим белоснежным чашкам. И чтобы отдалить этот момент, радист с подчеркнутым интересом спросил:

— Вы давно здесь живете?

— Давно...— задумчиво ответил Бори.— Вы пейте кофе, пейте...

— Да я пил уже сегодня,— нашелся солдат.

Архитектор бросил взгляд на жену, а Илона, поняв этот взгляд по-своему, заторопилась: «Я поняла,— сказала она мужу по-венгерски.— Он, наверное, хочет выпить. Я сейчас». И она вышла из комнаты.

— У вас есть родители, дом? — поинтересовался Бори, чтобы как-то скрыть свою неловкость.

— Есть! — тут же ответил Жорка.— Есть! — повторил он радостно, цепляясь за возможность говорить, как за спасительную соломинку, и тут же начал подробно рассказывать о своей матери, об отце, о доме, о том, как поступил в университет. Жорка разговорился настолько, что забыл о своих руках, не обратил внимания, как Илона поставила на стол графинчик, как села рядом и смотрела на него грустно и задумчиво.

— Боже, Ене, как он молод, как молод! — говорила она мужу.

— Войне безразличны возрасты, Илона...

Уже глубокой ночью Жорку, заведенного от собственных разговоров, оставили одного. Постелили ему тут же, в мастерской, на диванчике. Хозяева вежливо пожелали ему спокойной ночи, и снова эти простые слова прозвучали для него отзвуком далекого родного дома.

Радист так и не добрался до постели, источавшей белизну и свежесть. Он уснул, уронив голову на стол. И его руки лежали ладонями вниз на светлой скатерти.

Из башни хорошо было видно, как появлялись из сумерек очертания холмов и городских зданий. Туда и всматривался радист, склонившись к окошку.

Чувство настороженности, которое вселяет передовая, сейчас оставило его. Он услышал запахи согретой ранним солнцем земли, увидел парк, неровным пятном окруживший замок, но странно — ничто его не волновало. Это было знакомо многим, кто переходил с ним границы на пути к Берлину. Чужая земля. Она могла настораживать, восхищать, удивлять, но волновать — нет, этого не было.

Вспомнил радист, как шли они в темноте со старшиной, прокладывая тонкий провод по веткам деревьев, и сейчас он подумал, что тянется этот провод к его окопам, к орудийным расчетам, которые ждут его, Жоркиного, голоса. Но мысли эти не успокоили, напротив, насторожили, напрягли его нервы, и радист еще пристальнее начал всматриваться в даль...

Прогремел залп, и он начал накручивать ручку телефона:

— Шестой! Шестой! Я — четвертый! Я — четвертый!

С востока в сторону города и от города на восток ударили орудия, и протянулась сплошная гудящая мощь несущихся друг на друга снарядов.

По далеким дымкам и вспышкам, передвижениям техники радист угадывал расположение немецких огневых точек и кричал в трубку:

— Шестой! Шестой!.. Квадрат двадцать, квадрат двадцать! Шестой! Квадрат восемнадцать! В восемнадцатый поддайте огонька!.. Шестой, шестой!..

Вскоре он потерял ощущение времени, пространство сжалось в одну сплошную полосу, закипавшую белыми разрывами, которые нужно было засечь и тут же передать их координаты.

Когда начался артобстрел, Бори с женой спустились в подвал. Архитектор, поджав губы и привалившись прямой спинор к стене, сосредоточенно смотрел на входную дверь, сквозь щели которой пробивались пыльные солнечные струи. Илона тоже молчала, и, только когда вой пролетавших снарядов становился невыносимо близким, она сжималась всем телом, и ей хотелось лечь на землю вниз лицом.

Сколько продолжался этот грохот, этот обстрел — час? два? три?..

И вдруг все смолкло.

— Кажется, все? — негромко сказал Бори и взглянул на Илону.

— Не знаю, Ене...

Бори медленно поднялся и пошел к двери.

— Подожди. А вдруг снова?..

Бори остановился и так стоял какое-

то время, стараясь понять, что же происходит там, наверху. Наконец он не выдержал:

— Я все-таки выйду посмотрю. Может быть, этому мальчику что-нибудь нужно?

— Я хочу пить, Ене...

Бори вернулся через несколько минут с ведром, наполовину наполненным водой.

— Пей, Илона, и я отнесу ему воды в башню...

Бори вышел во двор, решив обогнуть замок и тем самым сократить путь, не кружась по внутренним лестницам и коридорам.

Солнце поднялось высоко и заливало все вокруг сочным ленивым светом, в котором тишина после воя и грохота ощущалась особенно остро. Легкий ветер перебирал молодую листву.

Бори уже подошел к башне, когда со стороны города послышалось несколько хлопков, и вслед за ними нарастающие, пронзительные звуки.

Архитектор нутром почувствовал надвигающуюся опасность, которую несли эти звуки, и, повинуясь окатившему его страху, поставил ведро на землю и кинулся бежать к стене.

Взрыв отшвырнул его.

Когда Бори очнулся, услышал сухое потрескивание, будто где-то горело дерево. Он встал и оглянулся на башню.

Архитектор сразу все понял. Он увидел свое ведро и почему-то снова взял его.

Постепенно он убыстрял и убыстрял шаг...

Радист лежал кверху лицом, вытянув вдоль туловища руки. Из-под спины вился обрывок черного провода. Глаза смотрели в небо открыто, неподвижно и, казалось, застыли в удивлении.

Бори поставил ведро, наклонился и осторожно, словно боясь причинить боль мертвому, стряхнул с груди радиста пыль и каменную крошку, сложил его руки, а сам сел рядом.

На следующий день по дорогам мимо замка заскрежетала техника и двинулись в сторону города войска. Солдаты устало, тяжело тянулись долгой лентой, но нет-нет и врывалась в гул моторов и топот ног шальная трель тро^ фейного аккордеона и веселый, хрипловатый голос.

В замок пришел старшина, который ночью привел радиста. Бори как мог рассказал ему о гибели Жорки, но, когда старшина собрался забрать тело, архитектор, жестикулируя, бросился к нему, стал о чем-то говорить на своем языке.

Старшина догадывался, о чем он просил. Он помялся, потом подошел к телу радиста и достал из кармана гимнастерки документы. Раскрыл небольшую помятую книжечку и долго стоял, вглядываясь в ее странички. Тяжело вздохнул и взглянул на притихшего архитектора:

— Ладно, товарищ венгр, хорони нашего Жорку. Ты только вот что...— Он снял с себя пилотку и открутил звездочку. Повертел ее в пальцах и показал Бори. Потом, раскинув руки, прочертил в воздухе очертания звезды.— Это памятник должен быть. Понимаешь, памятник. Ну... скульптура на могиле, понял?

Бори смотрел на звездочку, на старшину и ничего не понимал.

Тогда старшина подошел к статуе Илоны, которая стояла поблизости, показал на звездочку, потом на статую и снова отчертил руками большую звезду, заново объясняя архитектору, что от него хотят.

Бори быстро-быстро закивал старшине.

В тот же вечер он заперся у себя в мастерской и не выходил из нее до утра.

Утром вдвоем с Илоной они хоронили радиста.

Рядом с вырытой могилой стояла на тележке каменная звезда — копия той, маленькой, с потрескавшейся эмалью. И только в самой середине камня, почти незаметный, был выбит небольшой аккуратный крест.

29