Вокруг света 1985-06, страница 30

сверх положенного,— достояние экипажа. Поэтому автобусы и носятся по улицам, как на гонках, тормозят по взмаху руки любого прохожего. Как бы ни был набит салон — пусть на поручнях обеих дверей гроздьями висят по пять-шесть пассажиров,— кондукторы всегда кричат «косонг!» — «свободно!» и найдут местечко еще для нескольких человек. На густо населенной Яве теснота не повод для раздражения. Зажатые колени, притиснутые друг к другу спины ни у кого не вызывают возмущения, все спокойно переносят пытку на колесах.

А там, где не носятся дизели-громады, властвует баджадж. Этим словом называют несколько видов трехколесных машин с мотоциклетными двигателями. Они рассчитаны на двух-трех пассажиров, едут со скоростью 20 километров в час. Их водители, подобно шоферам автобусов, ведут себя так, словно город принадлежит им. Занимают середину улицы, сворачивают без предупредительных сигналов и, невзирая на знаки, неожиданно выскакивают из-за углов.

Баджадж постепенно вытесняет бе-чаков — велорикш. В 1971 году планировали вообще ликвидировать это транспортное средство. Полиция регулярно устраивала облавы на бечаков, свозила велосипедные коляски на свалку. Но они остались, они по-прежнему перевозят людей и грузы по периферийным, узким улочкам. Всего в городе около 60 тысяч велорикш. В подавляющем большинстве это приехавшие из деревень молодые ребята, которые готовы ради заработка на каторжный труд. Лишь каждый десятый из них имеет соответствующую лицензию.

ОТ ПОЛУДНЯ ДО ПОЛУНОЧИ

После полудня ритм столичной жизни заметно спадает. Клерки в конторах лениво ожидают конца рабочего дня, лавочники вяло отвечают на вопросы редких посетителей, разносчики расползаются по тенистым паркам.

От полуденной летаргии Джакарта начинает просыпаться к пяти часам вечера. Первыми покидают тень неугомонные дети.

Мальчишки стаями носятся, гоняя футбольные мячи, или запускают воздушные змеи. Страсть к традиционной забаве не остыла до сих пор. На легкий бамбуковый каркас наклеивается тонкая бумага, прикрепляется длинный хвост из синтетического мочала — и змей готов. Во второй половине дня от нагретой солнцем земли возносятся мощные потоки воздуха. Они увлекают ярко раскрашенные змеи так высоко, что не сразу и отыщешь глазом темные точечки в белесой синеве.

Взрослые в это время отправляются в мечеть. Отделенные от мужчин женщины — в белом. У них открыты лишь лица и кисти рук.

В сумерках можно видеть такую картину. Возвратившись домой, женщины дожидаются, когда на повороте покажется тележка, на двускатной крыше которой написано: «Напитки». Всем известно, что это для отвода глаз. Хозяин передвижной лавки — «врачеватель» от всех болезней. У него множество порошков, десятки склянок с разноцветными жидкостями, уйма баночек с пахучими мазями. Есть и секретные снадобья.¹ Скажем, приворотное зелье или настой от дурного глаза.

Чаще всего спрашивают «джаму» — волшебный напиток, который, если верить рекламе, «возвращает молодость, делает кожу бархатной, голос серебряным». Когда-то рецепт изготовления чудо-средства держался в строгой тайне за высокими стенами султанских дворцов. Только высокородные дамы могли пользоваться «живой водой». А ныне она для всех — платите, пейте и будете такими же прекрасными, как принцессы из сказок. Но вот мужчины обходят «доктора» стороной. Это народ серьезный, их не проведешь. На рупии, что просит плут, лучше купить «темпе». Выдержанные ломтики прессованного арахиса, обжаренные в кипящем масле,— верное средство придать силу усталому человеку. Для рядовых индонезийцев горячий хрустящий темпе — важный источник растительных белков, которыми так беден рацион простолюдинов.

В районе Чикини находится комплекс Таман Исмаил Марзуки. Кроме кинотеатра, выставочных залов, библиотеки, планетария, он включает несколько театральных площадок, на которых регулярно дают представления ведущие студии. Профессионального драматического театра в нашем понимании в Индонезии нет. Есть драматурги, есть режиссеры-постановщики, есть актеры, для которых сцена —- страстное увлечение, призвание, но не профессия, дающая хлеб.

Как правило, труппы — молодежные. Они бескомпромиссно бичуют социальные пороки, защищают правду, порой вступают в открытый конфликт с цензурой. Спектакль по мотивам гоголевского «Ревизора» зрители так и не увидели. Уже были расклеены афиши, распроданы билеты, но когда театралы собрались у дверей зрительного зала, их встретили полицейские. В последнюю минуту власти усмотрели в постановке сатиру на администрацию.

О безжалостности, безнравственности капиталистического Молоха, о поднимающемся на борьбу рабочем классе говорится в спектакле «Тени в городе», поставленном драматургом Индранагарой. Деревенская девушка приезжает в город в поисках работы, она проходит через унижения, но не ломается и находит смысл жизни в борьбе. Последняя сцена показывает ее в рядах бастующих фабричных рабочих.

Театр лудрук зародился в первые годы независимого существования Индо

незии, когда весь народ отстаивал вновь приобретенную свободу. Лудрук рос как агитационно-пропагандистский театр, разъезжал по Яве, выступал перед отрядами сил национального освобождения, звал к оружию, воспевал идеалы революции.

Этот период, сопряженный с частыми и опасными разъездами, обусловил особенности театра: режиссеры не могли брать с собой женщин. Все женские роли вынуждены были играть мужчины. И играют до сих пор — теперь уже в силу традиции. Кроме того, труппы не имели возможности тщательно репетировать постановки. Материал для представлений брали на ходу, из жизни. И сейчас автор спектакля не имеет написанного сценария. Он просто рассказывает актерам краткое содержание постановки, а те сами, уже перед зрителями, придумывают диалоги, мизансцены. Каждый спектакль — единственный и неповторимый. Это в полном смысле театр импровизации.

На площади Фатахиллах в старом городе каждый год 22 июля всю ночь напролет идет представление традиционного театра кукол вайянг-голек. Окунуться в волшебный мир представления джакартцы приходят целыми семьями. Зрительный «зал» открыт для всех. Группками на прихваченных из дому циновках или просто на траве устраиваются мужчины, надевшие по случаю очередной годовщины столицы национальные шапочки-пилотки пичи. Отдельно рассаживаются женщины в ярких блузах со сладко посапывающими малышами на руках. Ребятишки повзрослев молчаливыми стайками снуют за «занавес» — свежесрубленный ствол банановой пальмы, в мякоть которого воткнуты деревянные марионетки,— поглазеть, как артисты готовятся к действу. По периметру площади идет бойкая торговля дешевой снедью, напитками. Воздух пропитан дурманящими запахами распускающихся к ночи цветов, каленого кунжутного масла, дыма потрескивающих сигарет с гвоздикой.

Но вот даланг-кукловод дал знак оркестру. Под звездным пологом легкой струей полилась полная тайны, полунамеков, растворяющая пространство и время музыка оркестра гамела-на. В замершую, затаившую дыхание, ожидающую чуда аудиторию упали простые и полные глубокого смысла слова: «Все мы, и простые и благородные,— участники великой драмы жизни...» Песней, такой же древней, как сама Индонезия, открылся долгий пересказ одного из сюжетов эпоса «Рамаяна». И хотя он в деталях известен каждому индонезийцу, разворачивающаяся на «сцене» извечная дуэль между Добром и Злом захватывает, вовлекает всех в свои хитросплетения. Безучастных нет. Джакарта простого люда живет неистощимой верой в неотвратимое торжество Справедливости.

Джакарта — Москва