Вокруг света 1985-11, страница 4

лось пробивать свои тропы на огромных пространствах, чтобы досконально изучить кладовые саянского региона.

...Наш скоросрубленный поселок из нескольких производственных и жилых домишек лепился на терраске неумолчного Урика, бьющегося в теснинах ущелья. По отвесам этого каньона, увитого белыми пегматитовыми жилами, были разбросаны черточки канав, темнели устья шурфов, высились треноги буровых вышек. Электроэнергия на вышки подавалась с маленькой передвижной станции.

Обычно к утру я порядком выматывался на своей буровой. Как, впрочем, и положено старшему рабочему после двух спуско-подъемных операций в ночную смену. И сейчас еще помню, как тащил девятиметровые стальные свечи по скользким мосткам, а отцепив элеватор, мчался к устью скважины за новой свечой. Все это под бдительным взглядом мастера, моего ровесника, чуткие руки которого лежали на рычагах старого бурового станка. Медлить было нельзя — дорога каждая секунда смены, каждый сантиметр проходки в породах высшей категории твердости, литр драгоценной солярки, грамм буровой дроби, ватт электроэнергии. Все материалы завозились по зимнику с огромным трудом: через пороги, наледи, завалы, подледные пустоты — вертолеты были тогда редкостью, а у Чертиков и сесть-то некуда транспортной машине.

Как раз в то время у нас и появилось выражение «вертолетная тропа».

Мне самому не довелось больше возвратиться в Саяны. Хотя товарищи по геологоразведке убеждали меня не забывать этот край и после окончания Иркутского горно-металлургического института взять назначение в места, которым предстоит большое будущее.

С шестидесятых годов в предсаянском регионе началось разведочное глубокое бурение с целью оценки залежей каменной соли для промышленного освоения.

Глубокое бурение на платформе в условиях, как говорят специалисты, низменного рельефа, вблизи железной дороги и города Зимы спокойнее гольцовых разведок, комфортабельней, что ли. Но Усольская свита, где сосредоточены основные пласты соли, залегает на глубине до двух километров. Чтобы добыть небольшой керн из продуктивной толщи — соляной столбик, что стоит сейчас у меня дома на письменном столе,— потребовался напряженный труд геологов, буровых мастеров и подсобников. Надпись на подставке памятного сувенира гласит: «В память о Зиме 23 июля 1976 года, глубина 1650 м».

В тот год я приехал в Зиму. Меня влекло на буровые вышки, которые горделиво высились среди нолей. Вот здесь-то я и увидел, как работают разведчики соли и чем отличается труд буровиков колонкового бурения, кото

рым занимался когда-то сам на Урике, от труда бурильщиков роторной проходки.

Каждая вахта здесь в крайне нагрузочном ритме. Через пять-восемь часов бурилки подъем инструмента с забоя скважины. Тысячи метров труб составляются в «пакет», затем с новым долотом их начинают спускать обратно в скважину. Буровики сосредоточены на одном: не допустить аварии, прихвата инструмента, обвала стенок скважины, скорее добуриться до проектного горизонта. И когда начинается бурение, припасть к бурильной трубе и послушать, как на глубине работает турбобур, оснащенный долотом...

Геологи рассказывали мне, какие коварные толщи, горизонты, пропластки в разрезе предсаянского региона. Долото должно меняться в зависимости от того, по какому пласту идет буровой снаряд: по мягким аргиллитам, трещиноватым песчаникам, крепким доломитам, разнородным конгломератам, а то и сверхтвердым траппам.

Нет, и в здешних спокойно-платформенных условиях свои сложности. Вспоминая первые шаги в этих местах, разведчики могут порассказать немало невероятных ситуаций.

Вот маленькая точка на карте и рядом надпись: «Мольта». В этом леспромхо-зовском поселке на первых порах располагалась база изыскателей, в которой начинал свою топогеодезическую работу Олейник в качестве исполнителя. Он-то и припомнил один случай.

...В тот день барометр показывал на «грозу». В дождь, а особенно при грозе, какая уж полевая работа, актировать полагается рабочий день. Но лето сибирское короткое, не заметишь, как полетят на планшет белые мухи. «В общем, пошли, ребята, на профиль,— скомандовал Олейник.— Гроза, она и боком пройти может. А если и накроет, пересидим — не сахарные».

И повели теодолитный ход Олейник, его помощник степенный Шашнин и Ржевский, рассудительный и обстоятельный рабочий. А сибирское яростное солнце, словно издеваясь над топографами и прогнозом, пекло на совесть. Мошкара, комары и оводы набрасывались на людей колючими клубками. И от пота с бровей наблюдателя то и дело мутнел окуляр теодолита.

— Да что же эти ваши струменты, Виталь Иванович,— не выдержал Шашнин, яростно отбиваясь от гнуса.— Грозу сулил, и хоть бы ветерок!

Однако в природе что-то вдруг переменилось, разом смолкло птичье щебетанье, и откуда ни возьмись налетел ветер. А из-за саянских хребтов наползла туча, будто медвежьей шкурой укрыла солнце и разогнала по кустам весь гнус. Топографам пришлось складывать прибор,разворачивать брезент и наспех укрываться под ним. Троим было тесновато под куском походного укрытия — Ржевский решил спрятаться под ближней сосной, которая возвышалась над молодняком.

Когда блеснули отдаленные молнии, пробасил над окрестностями гром и пулями защелкали по веткам градины, рабочий отставил рейку и инстинктивно присел, вжимаясь спиной в ствол.

— Ты бы лучше к нам,— закричал Олейник,— потеснимся.

— Обойдется,— откликнулся Ржевский.

А молнии становились все ослепительней, и гром взгрохатывал уже над головой. Эпицентр грозы опасно приближался к старой сосне, под которой затаился Ржевский.

Олейник вспомнил инструктажи по технике безопасности при ведении полевых работ, подумал, что давно не заполнял журнал с подписями рабочих, и хотел было крикнуть Ржевскому с приказной интонацией, да не успел... Ослепительная стрела коснулась сосны и вроде застряла в ней. Громовой раскат сотряс крону, дерево треснуло и запылало, как смолистый факел.

Оглушенные топографы видели из-под брезента, как отполз их товарищ от пораженной сосны, вскочил и побежал кругами вокруг пылающего дерева.

— Да прячься же! — не выдержал Олейник, вскочил, метнулся наперерез парню и затащил его под брезент.

Ржевский что-то шептал фиолетовыми губами, и огонь отражался в его глазах, которые он не спускал с пылающей сосны.

— Ты чего нашептываешь? — встряхнул его Олейник.

Ржевский замигал, виноватая улыбка перекосила его лицо, и он признался:

— Мерная рейка сгорела!

— Да шут с ней. Главное — сам цел!

— И рейку надо было вытащить. Да больно пекло.

И хоть момент был неподходящий для веселья, товарищи не удержались от смеха. Засмеялся и сам пострадавший.

Так начинали изыскатели, подготавливая площадки геологам, буровикам, строителям.

Буровые вышки высятся поодаль от корпусов химзавода. Многие разведочные скважины стали основой куста рас-солодобычи. Трубопровод тянется по полям, взгорбливаясь над дорогами, поблескивая на солнце обмоткой, словно многожильная артерия...

Меня по старой памяти интересует сырьевое звено, тем более что в недалеком будущем должна вступить в строй вторая очередь завода. Потому я и оказался вновь на буровом участке, или в цехе рассолопромысла. И здесь меня встретил начальник цеха Виктор Тимофеевич Мальцев.

Вид у него был не из лучших: ввалились щеки и без того худого лица, запали темные глаза, но взгляд лучился.

— Наш главный геолог Яковлева Валентина Александровна только что улетела в Усолье,— сообщил Мальцев с извинительной улыбкой.— Придется мне осветить наши дела, хоть я не так давно на рассолопромысле.

— За год можно оценивать целое месторождение,— заметил Я;

2