Вокруг света 1986-03, страница 25

капитан бота, то я по-прежнему считал бы капитаном другого рыбака, того, чьи руки держали штурвал.

Он, третий и последний член экипажа — его звали Роланд,— стоя в дизельном отсеке, по пояс торчал над кормовой надстройкой, и по тому, как с его сухого аскетического лица не сходила ирония, я понял, что он слышал весь палубный разговор. Он лишь изредка оттуда, с высоты своего мостика, подавал какую-нибудь реплику...

Но каждого из них: и Энделя и Роланда — когда они работали у борта, перебирали сеть,— можно было бы принять за родного брата Иоханнеса. Все трое плечистые, на обветренных просоленных лицах маленькие, посеревшие от долгого глядения в море глаза. У всех сильные рабочие руки.

Берег постепенно разбухал, ширился и вдруг стал разделяться на две цветовых полосы: желтая песчаная над водой и еще выше — темная полоса леса. Остров уже не казался плоским, как издали, а в глубине леса открывалось пространство, где виднелись белые башни строений. Стали проступать силуэты судов у причалов, мимо которых мы утром уходили в море. Наш бот несся, высоко задрав woe, и вся выловленная рыба, скатившись к кормовой переборке, обнажила часть палубы.

Хели, невысокая девушка, укутанная в стеганку и затянутая поверх оранжевой штормовкой рыбака, сидела перед Айном, молодым человеком со шкиперской бородкой. Он, с непроницаемым лицом восседая на ящике, держал на вытянутых руках мягкую кожу, сложенную вдвое, в которую Хели осторожно укладывала трепещущую рыбу, да так, чтобы ее спинной плавник оставался открытым. Затем она брала одну из оранжевых пластмассовых бирок, нанизанных на тонкую леску, и пришивала ее к плавнику рыбы. Айн по маркировке на кожаной «обложке» определял ее длину, а Мерле — тоже из группы Хели,— выглядевшая на холодном сыром ветру совсем еще девчонкой, заносила в свою тетрадку данные о рыбе.

Нетрудно было догадаться, что все это делается для изучения путей миграции здешних рыб.

— Хели,— спросил я,— кому-ни-будь уже попадалась в сети ваша рыба?

— Попадала. Соседи сообщили о рыбе, которую мы пометили неделю назад, когда первый раз выходили в море.

— Какие соседи?— не понимал я.

— Это с западной стороны Хийумаа,— вступил нехотя в разговор Иоханнес.— Там тоже наши рыбаки есть.

— Но так близко, наверное, неинтересно.— Я решил было разговорить скорее Иоханнеса, чем Хели. Но мое замечание привело в растерянность только ее.

— Ну...— Она напряженно смотрела на палубу, где несколько рыбешек, отбившись от остальных, хватали ртом воздух,— Может быть. Пусть рыба ушла недалеко, но это подтверждает правильность нашей методики... Нам надо знать, куда она идет, чтобы знать, в каких местах исследовать корм, планктон, какие делать прогнозы...

— Но рыба даже не успела вырасти,— упрямо и нелепо настаивал я, чтобы привлечь внимание Иоханнеса.

Старый рыбак, уловив, что вот-вот на него обрушатся мои вопросы, отвел глаза и, иронично оглядев цинковые ванночки и ведерки ученых, побрел по палубе.

Но его странный, снисходительный взгляд заметил не только я. Руки Хели застыли на кромке ведерка: она задумчиво смотрела вслед Ио-ханнесу, пока тот не скрылся в носовой выгородке бота. «О чем она думала?»— мелькнул вопрос, но в следующую секунду меня уже занимала другая мысль. Вот на боте встретились два разных человека — девушка и старый рыбак. Он смотрит на рыбу как на товар, она же каждый раз с какой-то особой осторожностью выпускает помеченную рыбу в ванночку, и ее лицо светится тихой радостью оттого, что ее рыбы снова уйдут в море.

Я хотел было прямо спросить у нее, как все-таки относится Иоханнес к их делу, но, помня ее смущение, спросил совсем о другом: отчего это она сегодня, охотно поддерживая разговор о Рухну, острове, лежащем в стороне от здешних вод, ни словом не обмолвилась о Хийумаа, у берегов которого мы ходили?

Девушка заметила мое замешательство и, все еще думая о чем-то своем, ответила мне:

— Хийумаа я еще не знаю. Неделю как приехала, сразу попала в Суурс-адам к рыбакам... А вы как?— спросила она, принимаясь снова за работу.

Для меня остров Хийумаа оказался настолько велик, что состояние, которое я испытывал в самолете, увидев остров сверху, исчезло тут же, как только мы оказались на земле. А потом, в автобусе, пока долго добирались до Кярдла, «столицы» острова, и вовсе потерял всякую надежду исходить его своими ногами, как это сделал в свое время на Рухну. В Кярдла я пробыл до вечера и в ожидании поездки в Суурса-дам, к рыбакам, коротая время, бродил по городу. Вот тогда-то, глядя на внушительные административные строения, я начал забывать, что нахожусь на острове. Но когда я решил было добраться до Суурсадама пешком и, остановив встречного, спросил, найду ли я в Большой гавани Лийва Иоханнеса, вдруг на меня нахлынуло утерянное чувство: море где-то рядом...

И вот почему. Человек, напряженно подумав, ответил: «Это далеко. Он живет в теревне».— «В теревне?» — переспросил я, делая так же, как и незнакомец, упор на букву «т», и вдруг осознал: на островах я встречал у эстонцев такое произношение этого слова... Обрадовавшись этому чувству, я не успел удивиться как своему вопросу, так и тому, что Иоханнеса знал весь остров. Ноги снова вернули меня на центральную площадь. Здесь я выбрал новую улицу, но, дойдя до конца, опять оказался в лесу. Прислушался и в который раз поймал себя на мысли, что жду шума моря в верхушках сосен.

Наконец неожиданно одна из петлявших улочек привела меня к берегу моря с крупными валунами. Море, кроткое, тихое, ударило в лицо атласной синевой. Движение^ воздуха, казалось, едва ли могло погасить пламя зажженной спички...

Что бы там ни было в этот день, на следущее утро, чуть свет, в Суур-садаме мы уже встретились с Иохан-несом. В помещении бывшего портового склада он собирался на промысел: облачался во все рыбацкое. На мои вопросы он отвечал неторопливо, как бы согласуя слова с движениями, которыми совершал привычный обряд экипировки. И эта уверенность в нем привлекала. Натянув на ноги резиновые сапоги, Иоханнес попросил меня подождать его у ворот порта, указал на двухэтажное строение и сказал:

— Пойду будить Хели, она рыбу мерить будет.

Об Айне и Мерле он ничего не сказал. Хотя, как выяснилось, и приехали они сюда, на Хийумаа, вместе с Хели, и жили в одном общежитии. Возможно, думал теперь я, старый рыбак из всех троих молодых людей признавал только Хели.

Как только последняя рыбешка из ведра была отмечена оранжевой биркой и оприходована в тетрадке Мерле, девушки бросились к теплу — в крытую носовую выгородку.

Иоханнес сидел в одиночестве у железной печурки, на которой в облаке пара сушились парусиновые рукавицы. И хотя девушки сразу уселись на лавке напротив, рыбак инстинктивно сдвинулся с места в самую узость носа судна, где в плавном лекальном полете встречались доски обшивки. Тепло от жаркой печи быстро оживило девушек, и они, тихо пошептавшись, стали приставать к Иоханнесу, чтобы тот немного порассказал им о Хийумаа.

Иоханнес в смущении прятал глаза. Он перевернул рукавицы и, ка-жётся, только было открыл рот, как в квадрате люка показалось лицо Энделя:

— Пусть он говорит, как жену из Таллина привез.

— Пожалуйста, про это,— ласково сказала Хели.

Иоханнес посмотрел снизу вверх