Вокруг света 1986-09, страница 6

идея электрификации тундры. Даром я, что ли, заочно техникум кончал, чтобы мои знания по электричеству не применялись? — ерничал Иннокентий Петрович.

А теперь подумайте: откуда в тундре лишние бревна, коль тут щепка на вес золота?

Начинать рассказ надо издали. Скажем, с Крыма — что может быть от Чукочьи дальше?

Мы прихлебывали чай и слушали, как весенняя пурга трется о закрытые оленьими шкурами окна. В коридоре пес Раздан смачно грыз оленью ногу. В нашем разговоре плескалось синее море, перемывая желтые ленты песчаных пляжей, свежий бриз полоскал ситцевые сарафаны загорелых курортниц.

Кочкин служил на катере матросом. После смены его ждал дом на околице тихого старинного города, участок. Каменистая земля скупо рожала горькую полынь. Таская тачку с черноземом, сдабривая и унавоживая свои сотки, Иннокентий с ужасом думал о том дне, когда его участок, как и соседские, богатые и цветущие, начнет благоухать и плодоносить. Прикидывал: пойдет Людмила в базарный ряд торговать цветами или... С одной стороны — не должна бы, чего в ней никогда не было, так это сквалыжничества. Но с другой — что делать с излишками?

Что-то ему не хватало в райском городке после Колымы-матушки. И соседи были прекрасные, и покупка дома не все сбережения съела, и любили друзья Иннокентия Петровича слушать его рассказы о северных сияниях, пургах, о рыбалке и охоте — не для баловства, нет, а чтобы запастись на зиму и птицей, и олениной, и королевской северной рыбой.

Тосковал.

— Да пропади он пропадом, этот рай! — сказал наконец в сердцах Иннокентий Петрович.

И через пять лет после того, как выписался из Черского, сдал квартиру, потерял все северные надбавки и льготы, вернулся на край земли. Он и сейчас помнит, как стоял на берегу Пантелеихи, колымской протоки, ловил ладонью июньский последний снег и переживал благостное состояние покоя. Под полуночным солнцем отливала свинцом река, чернела на далеком, уже колымском правобережье тайга, за которой начиналась беспредельная топкая тундра, зяб на ветру тонкий тальник, который сажали для озеленения еще при нем и который так и не вырос — места не такие, что из оглобли вырастает тарантас...

Все возвращалось в жизни Кочки-на на круги своя, и все — по кругу. Давным-давно, молодым и беззаботным, в такой же июньский снегопад прилетел он попробовать на зуб, что за штука Арктика. Его также никто не ждал, и некуда было идти из старого деревянного аэропорта. Но тогда впереди была вся жизнь.

По рыжей раскисшей дороге он пошел к поселку. Колыма воровато

подкрадывалась к вытащенным на берег лодкам, дышала зябким влажным ветром. Навстречу спешили пассажиры к рейсу на материк — прожигать северные отпуска и рубли. Знакомые дома, знакомые улицы и неизменные короба теплотрассы... Где-то здесь бродили его прожитые годы, по которым брала тоска, он спешил встретить их и связать неразрывным узлом с будущим.

Я коротал время в фактории, ожидая, когда на стан выйдут из тундры охотники, вся кочкинская бригада. Завершался сезон...

Неровная была у Иннокентия бригада. Только братья Суздаловы и были в ней коренными, всей жизнью к тундре привязанными охотниками-промысловиками. Двое парней с непростыми судьбами, сбежавшие от неудач на Север, были вчерашние пэтэушники-практиканты, были пенсионеры, которым длительные зимние переезды уже не по здоровью. Но по добытой пушнине бригада явно претендовала на призовое место в совхозном соревновании, Гоша Суздалов ходил по стану гоголем, храбрился, что в следующем году всех соперников — за пояс!

Как раз был канун районного слета охотников, бригада часами обсуждала, кому и с чем выступать. Говорили про капканы никудышного качества, про голод на запчасти к «Буранам», говорили про жилье. Потому как, кроме койки в совхозной гостинице, ни у кого пристанища не было.

Не так давно еще считалось нормальным и естественным, что охотник должен жить на своем участке. Зимой охотиться, летом к охоте готовиться — ремонтировать пасти, ловить рыбу на приваду и корм собакам, добывать себе пропитание. Полунатуральное такое хозяйствование было совхозу выгодным и прибыльным, но всему приходит конец, пришел он и терпению тундровиков. В одночасье нужно было обустраивать людям быт, менять дедовскую технологию.

Интересно, что в части тундрового быта, самого сложного звена для перестройки, в бригаде Кочкина жалоб практически не было. Наоборот, хвалились охотники тем, что Иннокентий по их заявкам завозит продукты и снаряжение, что умелые его руки помогают бегать «Буранам», что юрты освещены ветровыми электростанциями, что намастерил Иннокентий соляровые печки, а самое главное — балки на участках. Семь домиков срубил Иннокентий Петрович, поставил их на полозья и растащил по угодьям бригады. Разместили их так, что куда охотник ни поедет, а ночевать будет под крышей. Там и дровишки, и печка, и НЗ продуктов, аптечка. Десятилетиями спавшие на снегу, под колючими звездами, неделями не знавшие горячей пищи, делившие с собаками юколку и мороженую рыбу, охотники не скупились за домики на добрые слова для своего бригадира.

Бригадиром Иннокентий Петрович

стал как-то для себя неожиданно: затеял все эти перемены в охотничьей жизни, невольно стал координатором работы охотников, связующим звеном между ними, их «технической няней», так что его лидерство потом осталось только юридически закрепить приказом по совхозу.

Странным казался бригадиром Кочкин для постороннего глаза — сам не охотник, сидящий на стане человек — не на участке, не добывающий пушнину. Куда надо пошли анонимки, пошли на край земли повестки. И самым трудным было для Иннокентия Петровича объяснять, зачем ему все это было нужно — баня, склады, доставка продуктов на точки в тундру, невозможно было доказать и то, что не берет он за ремонт и пользование оборудованием ни песцовыми шкурами, ни оленьими камусами и пыжиками, что строительство затеял потому, что бревен лишних много...

Так мы и вернулись к исходной точке разговора...

Мне не трудно было представить, как начинал Иннокентий Петрович новую жизнь на Чукочье. Вечные стихии — тундра, небо, океан — омывали крохотную песчинку дальней фактории. С избытком было тишины и одиночества, хорошо думалось на высоком крыльце, откуда за много верст заметен приближающийся человек или потерявший осторожность зверь. В общем-то он и хотел уединения, чтобы, оставшись наедине с прошлым, перебрать прожитые дни и отделить зерна от плевел.

Он присматривался к старикам Лебедевым и удивлялся цельности и собранности их жизни. Отрезанные от всего мира расстоянием, они были все же с миром связаны и ему полезны. Анна Егоровна слыла на всю Халларчинскую (в переводе с языка чукчей — ровную) тундру умелицей выделывать оленьи шкуры, шить торбаза, расцвечивая их бисерными узорами. К Николаю Яковлевичу ездили за советом, ездили поговорить вроде бы и ни о чем, но, наверное, в надежде получить ответ на вечные вопросы, как в былые времена на Руси ездили к отшельникам и схимникам.

К торговле у Иннокентия Петровича призвания никакого, а приехал ведь заведовать факторией. Дело это не простое, тут мало уметь на счетах костяшки бросать, тут нужно нос держать по ветру — житель тундры привередлив. Однажды, наслушавшись вздохов: «Однако, Иннокентий, совсем плохо без витаминов стало...» — и уверовав в истинность сетований, вырвал Кочкин в Колымторге партию свежих огурцов. Ну, цены, сами понимаете, какие — через всю страну зелень самолетом везли. Думал, его за эти огурцы на руках носить будут.

Задумчивые тундровики пожевывали, сплевывали. «Немножко нельмой пахнет, но хуже...»

Эти огурцы он и сам ел, и солил, и угощал ими детишек оленеводов, надеясь, что потом сработает традиционное: «Мама, купи...»