Вокруг света 1986-10, страница 21

Вокруг света 1986-10, страница 21

человек он на станции самый необходимый. Недалеко от меня сидел еще один молчун: Николай Панин, метеоролог. Чернышев, во время нашей беседы несколько раз упоминал его имя. «Он тоже зимовал со мной на СП-26,— вспоминал я слова начальника станции.— Коля собирался ехать в Антарктиду. Сами понимаете, там и больше платят, и условия быта лучше. Но, узнав о нашей научной программе, загорелся...»

А вот знакомство с Алексеем Ози-мовым, с белесеньким парнем, напомнило мне прогулку по острову Жохо-ва. Шел я и наткнулся на гору всякого груза — упакованного и неупакованного, предназначенного для «Двадцать восьмой», и вдруг вижу волокушу и на ней кем-то оставленную надпись: «СП-28, Озимову. Тяни, Алексей, только вперед». С ним я был знаком по «подскоку». Там же я узнал, что на станции он будет заниматься проблемами сжатия льда... Сережа Каргополов на «подскоке» руководил погрузочно-разгрузочны-ми работами. И теперь наблюдая, как он увлекал Павла Петровича рассуждениями о том, как надо правильно катить бочки с керосином, я невольно улыбался. «Аппендицит тебя беспокоит? — спрашивал он при первом знакомстве с Чернышевым.— Тебя легко будет оперировать, ты худой».— «Я сразу почувствовал хватку хирурга»,— вспоминал начальник станции, когда заочно знакомил меня со своим врачом.

В дальнем углу от нас сидел Петр Полянский, радист станции, крупный блондин. Он привлек мое внимание какой-то особой раскованностью. Я не слышал его слов, но, судя по тому, что в его окружении то и дело раздавались взрывы хохота, он рассказывал о чем-то необыкновенном. В свои двадцать восемь лет он уже зимовал на станции «Восток», на СП, не один сезон проработал в высокоширотной экспедиции, даже был награжден орденом Трудового Красного Знамени...

Но как бы ребята сейчас ни бодрились, на их лицах лежала печать усталости. И кем бы они ни были: инженерами, кандидатами наук или просто новоиспеченными специалистами, пока они только и знали, что грузили, разгружали, сколачивали и собирали домики, рубили во льду холодильник... А жизнь на льдине, существующие организационные неурядицы диктовали свои условия. Вот они летели из Ленинграда, пересаживались с самолета на самолет, мытарились, ждали, где-то застревали — помогали открывать станцию. Наконец, высадились на льдину, на которой никто еще не топтался, никто не ходил, казалось бы, надо начать и делать свое дело. И вдруг не все идет по задуманной схеме, не так быстро, как хотелось бы. Часть людей еще в Черском, часть на Жохове, некоторые еще в Ленинграде; грузы тоже разбросаны — на «подскоке», на льду Колымы, на островной базе... И сейчас, глядя на этих молодых и ерши

стых парней, видя на их лицах тень озабоченности, мне казалось, что у всех сидящих за столом одно желание: скорее бы закончились завозы грузов, продовольствия, топлива, жилых домов. Развернуть бы станцию полностью, начать наблюдения — неважно, готовы ли они полностью к работе или нет. Важно другое — все на льдине. Поставили мачту, подняли флаг. Первая метеосводка ушла. Станция открыта.

Вроде бы грустно должно быть, когда и самолеты улетели, и единственная нить, связывающая с материком,— радио. Но я знаю, большинство полярников воспринимают это обстоятельство с большим вздохом облегчения. Дальше, все остальное — их забота: испортится ли что-то, замкнет ли где-то, заторосит или поломает...

Почему-то именно за столом я вспомнил, что у ребят был другой лихой период. Ходили, снимались на телевидении, выступали в газетах, ездили в Москву... Помню, будучи в Институте Арктики и Антарктики, слышал реплики: «Не пора ли кончить эту шумиху?» И вдруг сейчас мне захотелось спросить об этом у Чернышева-

Откровенно говоря, я не ожидал, что он встанет и огласит мой вопрос за столом, чем я был немало смущен.

— Внимание,— сказал он, поднявшись,— прошу внимания, ребята, тут нас спрашивают: «Как же отнеслись в институте к той шумихе, которая предшествовала нашей высадке на льдину?»

Но каково же было облегчение мое, когда за столом раздался взрыв хохота.

— Отвечаю,— сказал Чернышев.

Наступило молчание.

— Если вы помните, у нас в институте был опрос. Один из вопросов касался нас: «Что вы пожелаете СП-28»? — Александр повернулся ко мне: — Практически все пожелали нам скромности...

И ребята зааплодировали. Мне показалось, они радовались скорее откровенному разговору.

— Полярники народ скромный...— сказал Чернышев.— Понятно. Но нам шуметь надо было, потому как нужна была поддержка не только Госкомгидромета, А АНИ И, а поддержка в масштабах страны. Времени оставалось у нас мало. Нужно было в кратчайшие сроки получить необходимую технику, оборудование, средства...— Александр сел и, снова обратившись ко мне, добавил: — Я же вам говорил, у нас совершенно новая программа. И вот эта, как хотите называйте, эта реклама сработала.

Вспоминаю, как он на «подскоке» говорил, например, о том, как добывали домики. Поехали на завод, поговорили с молодежью, предложили свои руки и за одну субботу изготовили 20 домиков. Вот с этого все, кажется, и началось. Когда был виден результат, пошли дальше: поехали ребята в Волгоград, Бердянск за

трактором; в Риге получили дизели... Как же быть с вычислительной техникой? И снова все закрутилось. Чернышев ездил к министру приборостроения, в Госплан. Наконец выделили три машины, пообещав в третьем квартале. Но это поздно. Станция в это время должна будет находиться в дрейфе. Пришлось ехать в Киев на завод. Вот так. Выбили вычислительные машины — встал вопрос о специалистах, которые могли бы работать на этой технике. Нашли людей, и вот что интересно: они рискнули, оставили свои большие оклады и перешли в Институт Арктики и Антарктики на должности рядовых инженеров с зарплатой сто сорок рублей.

Не в этом ли крылось объяснение необъяснимого, думал я тогда, слушая Чернышева. Наверное, большинство людей, впервые попадающих на дрейфующие станции, меньше всего думает о заработке — пусть с полевыми и не с полевыми. Так было и с моими друзьями в свое время. В чем же секрет? — рассуждал я. Необычность работы? Избранность, что ли? Или это связано с возможностью попасть на СП? Много ли их, этих станций, дрейфует в Ледовитом океане? Одна, две, ну от силы — три одновременно. Всего несколько десятков людей.

Я знал немало случаев, когда, например, повара покидали лучшие рестораны, шли на СП и некоторые из них приживались в Арктике на многие годы. Нетрудно догадаться, хорошему повару в московских, скажем, или ленинградских ресторанах живется неплохо. И он оставляет вдруг свое место, меняет на труднейшие условия работы. На льдине у него нет подручных. Он один. Сам был свидетелем: и пилит лед, и готовит воду, топит печку и еще делает многое такое, чтобы прокормить двадцать-тридцать человек... Чего ему там надо? Понятно, ученый на льдине добывает, вырывает очередную тайну, делает диссертацию, в конце концов ведет тему. Повар же никакого открытия не делает. Но тем не менее он идет туда; идет механик, идет врач, который бросает хорошую клинику. А здесь, на станции, у него нет никакой практики. Большинство зимовщиков, за редким исключением, народ здоровый...

В кают-компании душно, и я после основательной кружки какао выхожу на воздух. Вокруг стылая, отчужденная, холодная природа. Ну, казалось, чего в ней хорошего? Ну чем она может быть человеку дорога? Что в ней? Плюнуть и улететь отсюда... И тем не менее никто из тех, кто пробыл на льдине полгода, год, не проклял ни свою судьбу, ни этот год, не посчитал его пропавшим для жизни. Рассказывал о нем с гордостью и много. Почти все, кого я знал, если имели возможность, снова и снова возвращались на новые льдины.

И вдруг ловлю себя на мысли: неужели когда-нибудь я не емогу вернуться сюда?

Предыдущая страница
Следующая страница
Информация, связанная с этой страницей:
  1. На столе лежат книги которые нужно упаковать

Близкие к этой страницы