Вокруг света 1987-06, страница 37
5 2 й I »S s X Si J s 6 0 5 чай можно добывать тысячи до пяти или шести пудов: вот находка для пароходства...». Когда к вечеру Бутаков вернулся на шхуну, задул крепкий ветер, море взъярилось, во избежание беды пришлось отдать второй якорь. Ночь прошла в тревожном ожидании. Разбушевавшийся шторм мог каждую минуту сорвать шхуну и выбросить на каменистый берег. Лишь на второй день буря стала стихать, и, невзирая на крупную зыбь, неутомимый лейтенант поспешил к Барсакельмесу, чтобы снять с него топографов. Первым по веревочному трапу на борт «Константина» взобрался Макшеев. Он молча обнял Бутакова и, помедлив немного, с расстановкой произнес: — Окаянный штормяга. Не обессудьте, почудилось, что более уж не свидимся! Думали, что шхуну разнесло в щепы, а нам, грешным геодезистам, пришла пора помирать от зноя и жажды! Ан нет, и шхуна целехонька, и вы все в добром здравии, и мы вашими заботами не превратились в мумии! Вы моряк божьей милостью! Только отколь сей божий дар в Тверской губернии? — Это вы, капитан, зря говорите,— и Бутаков задумчиво взглянул на него.— В ваших словах верно лишь одно, что я из тверских дворян. Поместье родовое, да ни оброка, ни прока. Служивые мы дворяне... Рисунки Т. Г. Шевченко, сделанные во время Аральской экспедиции. По семейным преданиям, пращур Алексея Ивановича Петр Бутаков еще на петровских галерах служил канониром и за Гангут был пожалован самим великим преобразователем офицерской шпагой. При Екатерине II дед Николай и его братья учились в Морском шляхетском корпусе, плавали, воевали — чинами да орденами и их не обошли. И отец Иван Николаевич, ныне вице-адми-рал, пятерых сыновей своих заставлял ходить не по паркету в гостиных, а по палубе корабля, и сызмальства приучал их к трудностям и тонкостям морского дела. За полтораста лет всех Бутаковых на флоте больше полусотни было. Нет, Бута ковы — моряки потомственные... С превеликим трудом поднявшись на борт шхуны, Алексей Иванович распорядился взять курс вновь к полуострову Куланды для определения географических координат мыса Узынкаир. Затем шхуна пошла далее вдоль западного берега на юг, попутно производя морскую съемку побережья и промеры глубин. Памятуя о полной тревог штормовой ночи и опасаясь подводных камней — ведь путь на юг лежал вдоль каменистого, обрывистого берега,— Алексей Иванович теперь становился на якорь в открытом море. «Самая большая глубина, идучи вдоль берега и вблизи его,— записывал Бутаков в дневнике результаты своих наблюдений,— была 37,5 саж. (68,6 м.— П. В.) между урочищами Куг-Муруном и Бай-Губека... обрывистые, утесистые и состоят из пластов известняка, твердого песчаника с окаменелыми раковинами и глинистого сланца, также с раковинами. Они тянутся прямою чертою с малыми изгибами и весьма приглубы, мысы выдаются в море недалеко, так что в шторм судну за ними «нельзя укрыться...» Так обстоятельно, не упуская ни одной сколько-нибудь интересной подробности, изо дня в день описывал Алексей Иванович никем до него не исследованное море. Поначалу экспедиция терпела нужду в свежей пище, а порой и в пресной воде. Провизия, заготовленная в Оренбурге и в жару перевезенная на телегах за тысячу километров, оказалась непригодной: сухари позеленели от плесени, в солонине завелись черви, масло прогоркло. Вода же, набранная в местных колодцах, уже на другой день становилась затхлой. Порой приходилось совсем худо, и в ход шла морская горько-соленая вода, но ни ропота, ни жалоб не было слышно. Все осознавали, ради чего обрекли себя на трудности и лишения. Еще в Раиме, ревизуя продукты, Алексей Иванович распорядился, чтобы все офицеры питались из матросского котла. 22 августа, при взятии проб воды, на шхуне обратили внимание на заметное опреснение верхнего слоя, свидетельствовавшее о близости устья Амударьи. Невзирая на категорическое запрещение министра иностранных дел Нессельроде подходить к южному, хивинскому берегу Арала, Алексей Иванович все же рискнул обследовать дельту Амударьи. «Желая,— читаем мы в путевом |
