Вокруг света 1988-11, страница 60

— Только пошевелись, мой мальчик,— крикнул он,— и я стреляю!

Куртин так и застыл.

— А теперь подыми лапы кверху! — приказал Доббс.

Куртин подчинился.

— Выходит, я насчет тебя все угадал,— с ухмылкой проговорил Доббс.— Слова красивые говоришь, тумана напускаешь! Но меня не проведешь,— Доббс подошел поближе.— А ну, вставай!

Куртин не произнес ни слова. Побледнел. Когда он поднялся, Доббс приблизился вплотную, обошел вокруг и полез в карман Куртина за револьвером. Куртин вдруг резко рванулся и тут же пригнулся. Доббс выстрелил. Но из-за неожиданного нырка Куртина промахнулся, и не успел он выстрелить еще раз, как Куртин нанес ему прямой удар в челюсть — Доббс упал на землю. Куртин бросился на него, навалился всем телом и вырвал у него из рук револьвер. Потом вскочил и отступил на несколько шагов.

— Теперь мой черед сдавать карты, Доббс,— сказал он.

— Вижу,— ответил Доббс. Он весь подобрался, словно готовясь к прыжку, но на ноги не поднимался.

— Я тебе вот что сказать хочу: ты кругом не прав,— проговорил Куртин.— Я и в мыслях не имел у тебя хоть что-то отнимать, не говоря уже о том, чтобы убрать с дороги.

— Хорошие слова приятно слушать. Но если уж ты такой благонамеренный мальчик, как уверяешь,— верни мне пушку.

Куртин рассмеялся.

— А вот с этим лучше пока повременить. Эта игрушка не для тебя.

— Понимаю,— коротко ответил Доббс и вернулся к костру.

Куртин выщелкал все патроны из револьвера Доббса и положил себе в карман. Потом взвесил револьвер на руке. Он хотел вернуть его Доббсу, но тут же передумал и сунул револьвер в тот же карман, что и патроны. А потом присел у костра, но так, чтобы между ним и Доббсом оставалось приличное расстояние и тому не взбрело в голову броситься на него.

Снова достал свою короткую курительную трубку, раскурил. Доббс не произносил ни слова, и у Куртина было достаточно времени, чтобы разобраться в своих мыслях.

— А как насчет того, чтобы расстаться завтра утром или еще сегодня ночью? И пусть каждый идет своей дорогой...— предложил он.

— Это только тебе на руку.

— Почему — мне?

Доббс недобро ухмыльнулся:

— Задумал напасть на меня сзади? Так, да? Или натравить на меня бандитов?

— Ну, ты загибаешь — крыть нечем! Но тогда я и впрямь не знаю, как нам с тобой расстаться,— сказал Куртин.— Придется мне держать тебя связанным и днем и ночью.

— Да уж, придется, никак не иначе. Так что давай, иди ко мне. Я не против, вяжи.

Тут Доббс прав. Связать его — не такое простое дело. Глядишь — и карты снова будет сдавать другой. Причем сдача окажется последней. Из них двоих Доббс посильнее, и пощады от него ждать не приходится.

Это была ужасная ночь для Куртина. Но не для Доббса. Обнаружив слабинку в характере Куртина, он никакого беспокойства не испытывал. Отныне он мог играть с Кур-тином в кошки-мышки.

Куртин лег на таком расстоянии от Доббса, чтобы постоянно держать его в поле зрения и чтобы хватило времени встретить его с оружием в руках, если тому вздумается напасть. Куртин изо всех сил старался не заснуть. Дневной переход его утомил, и он понимал, как нелегко будет провести всю ночь без сна. Бодрствовать, прогуливаясь возле костра? Не выйдет, он еще больше устанет. Некоторое время провел сидя — заныла спина. И тогда он подумал, что лучше будет укутаться в одеяло и прилечь. Пусть тело отдыхает. А если и задремлет ненадолго, Доббс об этом знать не будет, в темноте не разглядишь.

Примерно через час, когда Куртин долго не шевелился, Доббс приподнялся и пополз. Куртин мгновенно вы

хватил револьвер. «Ни шагу дальше!» — крикнул он.

— Ты хороший ночной сторож,— одобрил Доббс и расхохотался.

Далеко за полночь Доббса разбудили крики одного из ослов. Он снова попытался ползти, но Куртин тут же остановил его.

Теперь Доббс уже не сомневался больше, что одержит победу, и крепко заснул. Он обрел ночной покой, который благодаря двум маленьким хитростям похитил у Куртина. Следующая ночь будет принадлежать ему.

Днем Доббсу предстояло идти в голове каравана. Там он ничего предпринять был не в силах. Но вот снова спустился вечер, и пришла ночь. Вскоре после полуночи Доббс совершенно спокойно направился к Куртину, наклонился и достал из кармана револьвер. Потом чувствительно пнул ногой в бок.

— Поднимайся,— сказал он.— Карты сданы снова! И в последний раз.

Со сна Куртин плохо соображал и переспросил:

— Что? Какие карты?

Потом все понял.

— Поднимайся,— повторил Доббс.— И вперед, марш!

— Куда — вперед? — не понял Куртин.

— К своей могиле.

— А если я не пойду? С таким же успехом я могу посидеть и здесь,— сказал он, не открывая глаз.— Зачем мне топать неизвестно куда? Я устал и хочу спать.

— Там ты выспишься вволю! — проговорил Доббс.— Вставай, и давай — вперед!

Куртину было мучительно слышать эту грубую приказную речь Доббса, и, не желая выслушивать ничего в этом роде, он, покачиваясь, встал, сделал несколько неверных шагов. Доббс подталкивал его вперед тычками кулака. В лес они зашли метров на пятьдесят-шестьдесят. И тут Доббс выстрелил в Куртина.

Куртин рухнул на землю, не произнеся ни звука. Доббс склонился над ним и, не услышав ни вздохов, ни стона, сунул револьвер в карман и вернулся к костру. Некоторое время сидел у огня, не зная, на что решиться. Но ни одной путной мысли в голову не приходило. Он чувствовал себя вконец опустошенным. Уставившись в огонь, подбрасывал сломанные ветки или задвигал их поближе к тлеющим уголькам ногами. Потом, выхватив из огня толстую горящую ветку, пошел в лес. Куртин лежал на том же месте. Он не дышал, и глаза были закрыты. Доббс поднес к самому лицу Куртина горящую ветку. Но Куртин не пошевелился. Рубашка на его груди была мокрой от крови.

Удовлетворенный увиденным, Доббс хотел было уйти. Но, не сделав и трех шагов, повернулся, достал револьвер и еще раз выстрелил в Куртина. После чего вернулся к месту ночевки.

Набросив одеяло на плечи, устроился у костра.

— Дьявольщина, во мне вроде совесть заговорила,— сказал он вслух, обращаясь к самому себе, и улыбнулся.— Особенно когда я подумал, что завтра он мог бы оказаться живым. Но теперь я спокоен.

«Вот мы и увидим, не сыграет ли совесть со мной другую шутку,— подумал он.— Убийство — самое тяжкое преступление на белом свете. Выходит, теперь моя совесть обязана проснуться? Только почему-то мне никогда не приходилось слышать о палаче, которого замучила бы совесть. Мистер Мак-Доллин — ему-то и приходится этих парней подключать к зажимам электрического стула — человек сто пятьдесят, а то и больше на тот свет отправил. А ведь он уважаемый государственный служащий.

А сколько немцев я укокошил во Франции? Пятнадцать? По-моему, двадцать три человека. «Здорово»,— сказал тогда наш полковник. И спал я всегда крепко, и не один из немцев мне во сне не являлся, никто из них моей совести не побеспокоил. И даже матери их или жены с маленькими детьми не приставали ко мне ни во сне, ни перед пробуждением. Как там у нас это было — на Аргоннс-ких высотах? Немцы засели в пулеметном гнезде. Черт побери, крепко же они держались! Нас было две роты полного состава, а пробиться мы не могли. Но вот у них кончились патроны. Они замахали белой тряпкой. Осталось их там одиннадцать человек, этих железных парней. Мы — туда! Все они подняли руки. Они нам улыбались.

58