Вокруг света 1988-12, страница 46

ле замка маршал Бертье и князь Лихтенштейн подписали позорное для Австрийской монархии перемирие.

В нижнем этаже дворца, где экспозиция посвящена исключительно «сражению трех императоров», в этот день было куда как многолюдней. Тут, у подробных планов, составленных едва ли не на каждый час битвы, велись жаркие споры: каждый отстаивал свою точку зрения, комментируя действия тех или иных военачальников. Публика поспокойней рассматривала витрины с личными вещами Наполеона и его соратников, а также известных австрийских и русских генералов. Много места занимали остальные реликвии музея — старинное оружие, награды, медальоны офицеров, солдатские нательные крестики. Среди пушек и составленных пирамидками ядер ходил директор. Сегодня он был нарасхват. Я тоже подошел к нему с вопросом.

— Вас интересует судьба Фердинанда фон Тизенгаузена? — уточнил доктор Пернес.— Конечно, вам известно, что через год после смерти родственники перевезли его тело на родину, в Ревель. Там же, в Домском соборе, есть надгробие, видели? Ах, вы хотите знать, где он умер? Это за городом. Поедете?

Мне не пришлось пожалеть об оставленном на время «эскадроне».

— А знаете, что происходило на следующий день после битвы? — спросил Пернес, когда мы выехали из Славкова на Годонинскую дорогу.— В романе Толстого об этом ничего нет...

Я не знал. И доктор рассказал мне о тех событиях, не пропуская мелких, на мой взгляд, подробностей. Детали, казалось, были для него самым важным в событии. Впрочем, увлеченность Пернеса понятна: ведь все историческое действо, о чем нам приходилось только читать, случилось в его родных местах, по которым катила теперь наша ярко-красная «шкода».

Поглядывая по сторонам и слушая Пернеса, я пытался вообразить тот хаос, царивший при отступлении двух армий: гром орудийной пальбы, стоны раненых, разрывы шрапнели, ржание обезумевших лошадей... Выбираясь из-под обстрела, Кутузов послал к Багратиону адъютанта, предписывая корпусу отступить от Сантона, оставить Оломоуцкую дорогу и прикрыть отход остатков русских колонн на Го-донин. Приказ был краток: «Держаться так долго, как возможно».

Решение главнокомандующего русской армии отступать на юг застигло врасплох Наполеона, авангард которого продолжал преследование в направлении Оломоуца, пока не убедился, что там никого нет. Спасая армию, Кутузов, как видим, оказался хитрее Бонапарта задолго до 1812 года. И не исключено, что печальный опыт отхода от Аустерлица помог русскому полководцу спустя почти семь лет решиться на рискованный Тарутинский маневр, имевший решающее значение в Отечественной войне.

Александр I, потеряв под Аустерлицем свиту, выехал в местечко Хо-дейцы. Здесь к нему пристали несколько русских офицеров и немного позже министр Адам Чарторижский. В трех километрах от Ходейиц, в Хершпицах, русского императора нагнал Франц I.

Проезжая через Хершпицы, Пернес затормозил напротив домов 44 и 45 и вышел из машины.

— Коронованные особы остановились у крестьян Франтишека Кучеры и Томаша Пасеки,— сказал он.— У Пасеки русский и австрийский монархи, оба голодные, ели постный тминный суп й вареную картошку. Стол, за которым они Сидели, вы видели в нашем музее,— добавил Пернес.

Навстречу нам вышла хозяйка дома. Увы, потомков крестьян, вошедших в историю, в деревне не осталось...

В Хершпицах, согласно сведениям, почерпнутым музейными сотрудниками из различных документов, Александра настигли два адъютанта Кутузова, посланные в разное время из Ва-жан над Литавой. Они доложили обстановку на последние часы, и императоры предпочли проследовать дальше к югу.

Следующей остановкой на Годо-нинской дороге были Жарошицы — большое село с костелом святой Анны, и ныне стоящим у обочины. Александр расположился на ночлег у квартального Изидора Валы, и весьма напуганный хозяин ничего не мог предложить на ужин, кроме картошки. В Жарогйицах пути императоров разошлись. После ночевки Александр снова выехал на столбовую дорогу и уже не останавливался, пока не переправился через Мораву. За большой рекой, в Словакии, считавшейся тогда венгерским владением, он разместился в замке Холичи.

Франц остался в Чейче, по другую сторону пограничной Моравы. Трудно сказать, кто более струсил, узнав о крахе кампании. Австрийский император медлил не из храбрости: ночью он выслал князя Лихтенштейна, начальника рассеянной под Аустерлицем Пятой колонны, с секретным предложением о перемирии и ждал ответа Наполеона.

В ночь после битвы Бонапарт сел на коня. Он не спеша ехал по полю, оглядывая убитых и раненых. Наполеон пересек поле от Журани до Уезда (в романе Толстого — Аугеста), а оттуда через Праце вернулся к развилке Оломоуцкой дороги. У поворота на Аустерлиц он намеревался выспаться в здании почтовой станции, где перед этим стоял Багратион. Согласно логике победителя у обескровленного неприятеля не было иного пути отступления, иначе как на Оль-мюц,— там была ставка союзных императоров.

Едва Наполеон прилег на походную кровать, доложили о приходе первого парламентера — фельдмаршала Лихтенштейна.

В среду 4 декабря Наполеон и Франц тайно встретились в лесу, в 18 километрах от Славкова, на ручье Спаленом у Горелой мельницы. Переговоры означали развал антифранцузской коалиции. Через день, утром б декабря, в кауницком дворце было подписано австрийско-французское перемирие.

Пернес подвел меня к скромному железному кресту, врытому в землю возле Годонинской дороги.

— В тот день, когда Наполеон и Франц I беседовали у «Спаленого млына», в трех километрах от этого места, на хуторе Сильничка у Жаро-виц, умирал смертельно раненный капитан. Это был зять Кутузова Тизен-гаузен. Он лежал в харчевне Винчен-ца Малика и с каждым часом слабел от потери крови,— рассказывал доктор Пернес.— Русский слуга и лекарь, которых французы не тронули, похоронили его без обряда и почестей на краю села.

«Не знаю, как утешить нашу несчастную Лизоньку,— писал Михаил Илларионович своей жене Екатерине Ильиничне из Кошиц.— Пока ей о смерти Фердинанда не объявляй. Дай бог силы ей и тебе». С горестным известием главнокомандующий послал к дочери другого своего зятя, ротмистра кавалергардского полка Федора Опочнина, храброго на поле боя и чувствительного в семейных отношениях, как и сам Кутузов.

Какие слова утешения могли смягчить пришедшее во многие дома горе? Подобно Тизенгаузену, совсем еще молодому человеку с белокурыми вьющимися волосами, прямым носом и тонкими губами, каким он был изображен на овальном музейном портрете, в те дни умирали в селениях около Брюнна многие раненые русские, австрийские и французские солдаты и офицеры.

Лев Толстой не знал ничего бессмысленнее этих жертв. Ради чего эти люди приняли смерть?

Фердинанд, или, как называли его русские солдаты, Федор Иванович Ти-зенгаузен, стал прототипом Андрея Болконского. Как известно, Толстой первоначально назвал роман «Тысяча восемьсот пятый год» и намеревался ограничить действие Аустерлицким сражением. Его герой согласно первому замыслу должен был умереть на Праценских высотах. Затем писатель продлил роман, продлил жизнь Болконского, доведя ее до Бородина. И там смерть героя приобрела иное значение.

Ужинали мы в Славкове, в том самом ресторане «Наполеон», что в двух шагах от замка Кауницев. Войдя в фойе, я был весьма озадачен довольно забавным и характерным совпадением. Интерьер ресторации неожиданно напомнил... Можайск. Мне приходилось раз или два обедать в можайском ресторане на пути в Бородино, и я хорошо запомнил тамошнюю лестницу, где над маршевой площадкой висела во всю стену батальная карти

44