Вокруг света 1989-12, страница 38

рей. Достаточно было прислонить к дверям метлу, чтобы человек понял: хозяев нет дома. Никто не заходил, никто не воровал. В этом было взаимное уважение. Достоинство простого человека... Это пришло мне в голову так, безотносительно к этому случаю — в конце концов хозяин запертого дома уехал и живет в другом городе...

Наконец появилась Марика. Еще издали по ее увядшей улыбке я сразу догадался: Лизи Норман отказалась со мной встретиться.

— Она рано утром, первым вертолетом, собирается в Пярну к Энделю и немного нездорова,— сообщила виновато Марика.

Марика предложила зайти мне с ней в школу и послушать записи уроков шведского языка, которые она дает своим ученикам.

— Зачем им шведский?

— Они потом будут читать историю своего острова.

С этого дня я стал бывать у Марики и Юри Реинтама, которого нарек будущим пастором Рухну — он улыбался, и принимал мою игру. С Юри было легко, он реагировал на собеседника с полуслова и, если была необходимость, ненавязчиво мог перевести разговор в нужную плоскость. Приходил к ним и Антон Алтмяэ, учитель, соседствующий с электриком Удо, который меня приютил. Но странно, здесь он был более сдержан, чем ксэгда мы общались с ним наедине.

Юри Реинтам ставил перед нами тарелку меда с только что нарезанных сотов, и мы за чаепитием пускались в праздные рассуждения о жизни. Но о чем бы ни говорили, в конце концов возвращались к делам острова.

За день до отъезда я пришел к Юри и Марике вместе с Салевом. Беспокоился за него, думал, в кругу молодых образованных людей ему будет неуютно, но... Напротив, он за столом оживился и был по-прежнему хорош в репликах.

Пожалуй, в этот день семинарист Юри Реинтам был в ударе, говорил более чем убедительно. Возможно, на него подействовало присутствие Салева.

Суждения Юри сводились вот к чему: чтобы знать, как возродить на Рухну полнокровную жизнь, надо помнить то, что здесь происходило.

Когда отсюда ушли шведы в сорок четвертом, они оставили остров с полями, лесами, скотными дворами... И море. Вместе с ними ушла и система хозяйства, которая складывалась веками. И вот на остров пришли другие, в основном бедные эстонские крестьяне. Все было здесь готово, только надо было стать на место шведов и жить дальше. Но они были для Рухну людьми без корня. И нужно было общее дело, которое могло бы собрать их вокруг себя. Этим делом оказался в пятидесятых годах рыболовецкий колхоз, и при нем люди здесь зажили неплохо. Но когда произошло укрупнение колхозов, вместе с флотом ушли и рыбаки, те, что создавали новые взаимоотношения. И у тех, кто не оставил остров, не стало перспективы. И они тоже начали собирать вещи. Ну еще поживем лето, думали, и уедем. Зачем косить траву, заготавливать сено, осенью придет баржа, свою корову продадим и подадимся на материк. Приходила осень, сена нет, и ехать пока некуда, Одолжим-ка немного и как-нибудь переживем зиму, а там видно будет. Так и жили на чемоданах.

А тем временем остров передавали из одного ведомства в другое.

— Вот я,— говорил Юри,— девять лет работаю на острове пчеловодом. То я относился к ведомству Тартуского лесоинститута, то Пярнуского леспромхоза, теперь перешел в ведомство Сааремааского леспромхоза... У меня было три начальства, и каждое новое говорило: теперь будем делать не так, а этак...

Надо изучать, рассуждал Юри, как жили люди здесь веками. Чем они занимались? А занимались Землей и Морем...

Обратно шли — Салев всю дорогу молчал, а меня занимало какое-то странное чувство недоговоренности. Почему-то никто и словом не обмолвился о тех прожектах и соображениях, которые должны будут превратить Рухну в преуспевающий остров: в зону отдыха с туристическими

тропинками, гостиницами, и все островные благости — бруснику, плоды, чистое море, чистый воздух — пустить в дело... Ибо бытует мнение, что малые острова никогда больше не смогут обеспечить себя самостоятельно.

И вдруг меня словно бы осенило: когда эстонцы в чем-то не уверены, чего-то не признают, они молчат, не обсуждают, будто бы этого вовсе нет или не было... Это очень по-эстонски.

В лесу темнело, и я едва успевал за Салевом. И вдруг мне захотелось подзадорить его.

— Салев, а я не знал, что ты любишь мед.

Салев остановился, подождал.

— Говворят, собакка любит кость... Собакка любит мяс-со. Когда нет мяссо, собакка любит кость.

— О чем ты это?

— Так, чеппуха! Тумаю немногго... Если могут,— он заговорил о своем,— пусть поммогают мне, если нет, пусть не мешаают, и я тогда буду всех кормитт...

Вчера вечером Салев изъявил желание проводить меня к вертолету. Он уже второй день работал на усадьбе Ливи Пульк, которую она, уезжая в Пярну, продала сааремаа-скому колхозу «Сааре-калур». Здесь собирались поселить гостей из Швеции, а Салев взялся приводить двор в порядок.

У Ливи в ту давнюю осень, по-моему, были самые лучшие на BceMt острове цветы: хризантемы, астры, кусты роз — вокруг дома, вдоль заборов, любой клочок земли, свободный от фруктовых деревьев и грядок, принадлежал цветам... Мы с мальчиком, кажется, Айном,— где он теперь? — помогали Ливи собирать сливы и яблоки, а потом она угощала нас копченой курицей, а меня еще вином из собственных ягод и плодов и рассказывала о себе, как приехала на остров погостить у сестры. Добиралась из Пярну на рыбацком баркасе. Ступила на эту землю, села на траву и сказала себе, что отсюда никуда не уедет, будет до конца жизни здесь.,.

Салев возился с забором, а я в ожидании его ходил по саду. Все растет, как растет. Аккуратно выложенные плиты дорожек обросли травой, в крапиве то ли клубника растет, то ли что-то еще. Цветут вовсю фруктовые деревья, а хозяйки нет.

Салев позвал меня, и мы медленно пошли в направлении травяного аэродрома. Проходя мимо почты, у дома напротив мы увидели Лейлу Пяртельпоэг, большого друга острова Рухну, архитектора из Таллинна.

Я подошел к ней поклониться и попрощаться:

— Улетаю домой в Москву. Надеюсь снова побывать на этом прекрасном острове,— сказал я.

— Да, вы верно говорите, остров прекрасен,— искренне отозвалась она.— С какими впечатлениями уезжаете?

— Сложными. Я не смогу объяснить...

И все же в цепи случайностей есть своя закономерность. Самые удивительные встречи бывают именно тогда, когда твой поезд должен вот-вот тронуться...

Маленький вертолет покружил, повис над нами, сел, в наступившей тишине открылась дверь, и тут первой показалась Лизи Норман. Она сошла на землю, крупная, взволнованная, и прямо подошла ко мне и взяла меня за руку:

— Эндели юурде кяйсин, к Энделю ездила,— сказала она.— Говорила, вы гостите у нас. Мой сын помнит вас...

Салев смотрел на нас удивленно, не понимая, что же происходит, ведь еще недавно она меня не приняла.

Нужно ли было говорить ему, что с прошлым нас связывают человеческие отношения... Я провел малоприютное детство и отрочество и совсем еще не окрепшим молодым человеком приехал в Таллинн и с радостью открыл для себя уютный и дождливый мир крепких и некрикливых людей.

— Скажу тебе, Салев, меня всегда согревал холод Эстонии,— сказал я и сам удивился этой неожиданной правде.

36