Вокруг света 1990-04, страница 12

то есть по возможности уменьшить разверстку с них...»

Александр Федорович отворил калитку, и мы поднялись на крыльцо. Суханов толкнул обитую мешковиной дверь, и я увидел обшитые мореной вагонкой стены горницы с иконками в переднем углу. Между окон висели поблекшие фотографии.

Скрипнула кровать. Сидевшая на ней сухонькая старушка со сморщенным, как печеное яблоко, лицом улыбнулась мне, но ничего не сказала.

— Моя мама,— представил Суханов, снимая фуражку.— Ей девяносто два года.

Хозяин включил плитку и поставил на нее чайник. Сел, придвинув к кровати табурет.

— Евдокия Никитична,— официально произнес он.— Вот гость наш о Ленине спрашивает.

— Ну что я помню? — неожиданно звонким голосом отозвалась бабушка.— К нам в избу Ленин не заходил. Он шел сразу к Брикошину, соседу нашему. Григорий Иванович лесником был, так он Ленина на охоту и водил. Бывало, муж мой и деверь брали собак и шли с ними. А я выходила провожать до околицы.

— Вы сразу узнали Ленина?

— Думала, он огромный,— привычно начала Евдокия Никитична,— а он коротенький такой, в кожаном пиджаке, патронташ, сапоги с отворотом до колен,^ она показала рукой, как был подпоясан патронташ и какие были отвороты.

— Владимир Ильич что-нибудь говорил?

— Да ничего. Обернулся ко мне и сделал вот так,— старушка подняла руку:— Прощай, мол...

Из тех, кто помнил Ленина лучше, в Богданихе не осталось никого. Отец Александра Федоровича погиб под Моздоком в сорок втором. Братья Федора Сергеевича тоже не вернулись с войны.

— А из Брикошиных жив кто-нибудь? — спросил я, вглядываясь в фотографии на стенах.

— Сам-то Григорий Иванович умер еще до войны... Прекрасный был охотник. Все его пять сыновей стали егерями — Иван, Василий, Николай, Павел и Александр,— ответил Суханов, наливая в кружки кипяток.— Все они ушли на фронт. Знаю, что в живых остались Николай и Павел. Но в Богданиху не вернулись.

Когда мы вышли на улицу, Богданиху красным светом заливало закатное солнце.

Александр Федорович остановился возле опрятной бревенчатой избы. Двор был пуст, в окошках казенные шелковые занавески.

— Из старожилов в округе остались только я да мать,— произнес он с грустью.

Мы немного постояли перед запертой калиткой, а потом медленно двинулись назад, в Горки.

Московская область

Мурад ЛДЖИЕВ

МОЛЧАЛИВЫЕ ТАЕАСАРАНЫ

Нестерпимый зной растекался по долине. Воздух струился, как вода. И был прозрачен, как вода. Вдали виднелись размытые очертания серо-голубых хребтов, они касались такого же раскаленного серо-голубого неба и тонули в солнечном свете.

Небо. Горы. Это — Табасаран. Люди и земля. Точнее, полоска земли, уместившаяся в бассейне реки Рубас. «Рубас-чай»,— поправил бы меня любой местный житель.

Табасаранов на свете всего десятки тысяч, микроскопические доли процента от населения планеты. Но не численность возвеличивает народ, каждый народ велик, каждый уникален.

Еще сто лет назад на территории Российской империи проживало почти двести разных народов, сейчас их немногим более ста.

Единственная дорога когда-то связывала Табасаран с остальным миром. Дорога как дорога, таких в Дагестане было немало: на ней не всюду разъезжались две арбы,— вела она из Дербента и в Дербент. Путь недалекий, сорок километров.

Но то был всегда очень далекий путь, потому что проходил в горах, где километры мало что значат, где дорога измеряется иначе: спусками, подъемами, поворотами, перевалами и снова спусками.

10