Вокруг света 1990-04, страница 15

положении оказался древний табасаранский народ?

Мне трудно согласиться с первым секретарем, что в районе отсутствуют национальные проблемы. Есть они! А суть их точно, на мой взгляд, выразил житель далекого селения, старик, с которым мы вспоминали традиции Дагестана. Прошлые и современные.

— Был даргинский Дагестан, теперь аварский.

Так думает не только этот старик...

Оказывается, табасараны никогда не держали штурвал власти в республике, они не были той национальностью, которая вдруг присваивает себе право говорить от имени всего Дагестана. Поэтому-то и сидели они все семьдесят лет на голодном пайке. Не случайно Табасаран едва ли не самый отсталый район Дагестана. Вот где я увидел корень национальной проблемы и района, и республики... Случайностей в судьбе народов не бывает!

Табасараны — мусульмане. Сунниты. Жители же равнинного Дагестана, как правило, шииты Когда-то на равнине решили закрыть в горах мечети. И закрыли! Так табасараны лишились духовной основы, посоха. Ведь ислам — это не только религия, но и правила жизни. Это — обычаи и традиции, по которым веками строился мир горцев.

Закрыли мечети. Уничтожили духовенство. Кто выиграл? Никто. Кто потерял? Все.

В селении Гуриг я был в бывшей мечети, самом красивом и, наверное, самом древнем здании. Оно стоит на возвышении, сложенное из тесаного камня, с резным кружевом орнамента. Здание выдержало все землетрясения, на которые так щедры горы.

Простейшее приспособление спасло мечеть: в стенах были уложены широкие доски. И все.

Однако у горцев не нашлось ничего, чтобы спасти мечеть от городского человека в шляпе, который семьдесят лет разъезжает по Дагестану. И всюду командует.

В мечети этот человек устроил ткацкий цех, и женщины вот уже столько десятилетий приходят сюда, чтобы в полумраке молитвенного зала ткать ковры. Знаменитые табасаранские ковры, перед которыми, говорят, блекнут даже персидские. Тысячи долларов за ковер. Такова цена на мировом рынке.

«Валютный цех»! Я попал сюда волею случая. Незадолго до этого совершенно, как говорится, случайно познакомился с очень приятным человеком. Городским. И без шляпы!

^! С у н а и ты и шииты — последователи двух направлений ислама. Шииты признают только Коран и отвергают устные предания (сунны), они также не признают первых трех халифов и их наследников.

С министром местной промышленности Дагестана Абедином Набиеви-чем Алиевым. Он, как выяснилось, недавно в этой должности и сейчас объезжал селения, где есть ковровые цеха,— знакомился с хозяйством. О лучшем попутчике я и мечтать не мог.

Абедин Набиевич меньше всего внешне походил на традиционного министра. Я увидел сравнительно молодого человека, по-спортивному подтянутого, высокого, его волосы густым черным ежиком застыли на голове, а темные брови, тоже ежиком, зависли над ясными пронзительными глазами. Под голубой сорочкой угадывалось могучее тело борца или боксера... Основательный министр эпохи перестройки.

Говорил он неторопливо, подбирая точные слова. Пустых фраз, которыми грешат порой люди его ранга, я не слышал, особенно когда говорил он с рабочими или с руководителями коврового объединения.

К сожалению, нелегкое наследство досталось перестройке и молодому министру. Ох, нелегкое. Есть в его хозяйстве просторные светлые ковровые цеха, но есть и страшные казематы, подобные тому, что я видел в селении Гуриг. Сердце задрожало! Как же работают здесь люди. Будто в рабовладельческой или средневековой мастерской. Лишь электрические лампочки принесены сюда из нашего двадцатого века.

За гроши женщины делают красоту. Ковром, сотканным из овечьей шерсти и их великотерпения, будут любоваться где-то далеко-далеко от Табасарана, им нельзя не любоваться, но никто ведь не поверит, что его делали так же, как и много веков назад. Только при электрическом освещении.

...Пять раз в день, как и положено суннитам, обращаются к Аллаху старики табасараны. С четверга на пятницу многие ходят в пещеру Дюр-ка, чтобы в тишине прочесть свои долгие молитвы. Или чтобы заколоть жертвенного быка, барана... Мог ли я усидеть, узнав о священной пещере?

И вот селение Хустиль, обычное на вид табасаранское селение. Узкие кривые улочки. К каменным заборам, как и во всех селениях, то здесь, то там прилеплены на просушку кизяки, которыми будут топить печи зимой. На краю селения вдоль дороги стоят сараи для сена, стены у них с отверстиями-глазницами. «Глазницы» нужны для продува, чтобы сено не гнило.

За сараями роща. В этой роще никогда не пасут скот, хотя трава там богатая. Сюда приходят паломники, здесь они забивают жертвенных животных. В двух или трех местах с ветвей деревьев спускаются веревки, на которых разделывают подвешенные туши, а мясо раздают людям. Таков мусульманский обычай.

От большого дерева начинается едва приметная в траве тропа, ее вырубили по южному склону скалы. По ней можно пройти, лишь прижимаясь к горе. И лучше не смотреть вниз. Метров тридцать-сорок спокойных ровных движений, чтобы не потерять равновесие,— и ты окажешься на площадке перед входом в пещеру.

Почему пещера стала святым местом? Ответить трудно. Есть несколько версий. По одной из них, здесь когда-то скрывался отшельник, ведший праведную жизнь. По другой — причина в том, что вход в нее обращен к Мекке. Завываниям ветра, глухому стону, который иногда доносится из пещеры, видимо, тоже дали толкование. Словом, появилась пещера Дюрка, ее, правда, в 50-х годах попытались разрушить: забили вход, запретили молиться. Тщетно. Как только страсти улеглись, люди снова пришли к своей пещере и открыли вход.

Кто они, эти люди? Язычники? Нет. Бездомные мусульмане!

...Пройти по тропе, оказывается, лишь половина дела. Вход в пещеру тесный, как лаз. Над входом висит огромный камень, готовый в любую минуту сорваться. В какую именно? О-о, как решит Аллах. Поэтому-то не все горцы приходят сюда. Для нечестивого этот камень.

В совершенной темноте, ощупывая руками и ногами ступени деревянной подвесной лестницы, пробираюсь вниз. Темнота медленно уходит, уступая пространство сумеркам. Тонкий луч света пробивается из входа. Вижу зал, убранный домоткаными коврами. На полу — подушки. Нехитрые украшения на стенах и погашенные керосиновые лампы — они стоят в углу на уступе. Пахнет заброшенным домом и старой одеждой.

Уже внизу, переводя дыхание, я сел на ковер, сложив под себя ноги, осмотрелся. Зал вмещал человек тридцать-сорок. Тишина. Мир остался где-то далеко там. Какое же удобное место для раздумий! Кругом летают летучие мыши, неслышные, как тени предков.

В углу чернеет еще один вход — в другой зал. Спускаться туда сложнее — лестница с редкими ступенями и без перил. Совсем темно. Наконец ногами чувствую каменистый пол. Но ничего не вижу.

Зато когда выходишь из пещеры, в глаза ударяет ослепительный мир. Нужно постоять немного на площадке, привыкнуть, иначе не пройдешь по тропе и двух шагов.

Лишь на обратном пути я заметил на священной горе сотни веревочек и лоскутков, привязанных к кустам: горцы о чем-то просили Аллаха. Такова еще одна здешняя традиция.

...Когда я вечером рассказал Мугут-дину о своих впечатлениях, он спросил:

— Не побоялся?

— Нет. Подумал: руки у меня чистые, чего бояться?

Нелегка она, дорога к храму в Табасаране.