Вокруг света 1990-09, страница 30

Артист рассвирепел. В его родных местах с иностранца за такое денег бы не взяли, а наоборот, всячески выказывали бы свое расположение. Но для владельцев коня на мадрасском пляже катание посетителей было главным, а может быть, и единственным источником дохода, да и иностранец был здесь не такой редкой птицей, и потом они не были знакомы с кавказским гостеприимством. Они зашумели и окружили танцора кольцом. Разговор шел на доступных обеим сторонам по отдельности языках межнационального общения: тамилы кричали по-английски, танцор — по-русски. Но поскольку друг друга они все равно не понимали, то перешли на более понятные языки: коневладельцы на тамильский, а танцор — на клекочущий и звучный свой родной язык. Смысл дискуссии, впрочем, хотя и был ясен, а тон очень высок, к согласию стороны не приходили.

Прибежал полицейский, примчались друзья танцора по ансамблю.

— Сэр, вы должны дать им что-нибудь,— твердо сказал полицейский.

Коллеги по ансамблю быстро скинулись и, набрав двадцать пять рупий, вручили их владельцам коня. Затем они взяли под руки своего товарища, который все никак не мог успокоиться, и увели его под дружные крики «Сэнк ю, сэр», к которым почему-то присоединился полицейский.

В Индии действительно гораздо больше народу, чем земли и рабочих мест. Поэтому и способы заработка могут быть самые разные.

За день до описанных выше событий мы ездили в храм Канчипурам. В храме не положено быть в обуви, и потому от автобуса шли в носках. В самом храме наш доктор Виноградов, осмотрев теплый шершавый каменный пол и обратив особое внимание на паломника, страдавшего слоновой болезнью и волочившего страшно раздутую ногу по камням, распорядился носки — по возвращении — выбросить. И вот, стоя на ступеньке автобуса, я снял носки и остался босой. В этот момент ко мне подскочил низкорослый мужчина со связкой сандалий вокруг шеи, отхватил от связки сандалию и стремительно надел ее мне на ногу. Сандалия с отдельной петлей для большого пальца уселась на ноге как влитая.

Надо сказать, что о таких именно сандалиях я возмечтал с первого дня, когда увидел их на индийцах. Великолепно продуманные, открывающие ступню, но надежно защищающие подошву, они подходят для жары лучше, чем любая придумка европейского сапожного гения.

И вот эта обувь сама нашла мою ногу.

— Сколько? — спросил я.

— Сорок рупий, сэр,— ответил обувщик.

В магазине было дешевле и, вспомнив, что на Востоке нужно торговаться, я решительно ответил:

— Пятнадцать!

— Сэр,— вскричал продавец,— у меня семеро детей! Тридцать пять!

— При чем здесь я? — резонно спросил я.— Двадцать!

— Сэр, я их должен кормить! Двадцать пять!

Я представил себе толпу чернявеньких голопузых детей, в именах которых путаются сами родители, и мы сторговались. Я достал три бумажки по десять рупий и протянул продавцу.

— У меня нет сдачи,— виновато сказал он.

Не торговаться же с бедным многодетным отцом из-за пяти рупий! Тем более, что я был горд своей победой, потому как на нее не рассчитывал.

— Ладно,— махнул я рукой, и в тот же момент еще какой-то низкорослый мужчина выхватил у меня сандалии из рук и, опустившись в пыли на колено, стремительно вколотил заклепки во все места соединения ремешков с подошвой.

— «Вот это сервис»,— подумал я, но он, как бы услышав мои мысли, возразил:

— Двадцать рупий, сэр.

— За что? Я уже заплатил!

— За каждую пять рупий. Сэр, у меня семеро детей!

— Клянусь вам, я в этом не виноват,— заявил я.— И я вас ни о чем не просил!

— Сэр, вы должны!

Короче говоря, сговорились мы на десяти рупиях. И опять помогли ему его дети.

Уже в автобусе, любовно разглядывая сандалии, я порадовался, как удачно их купил. Просили сорок, выторговал за двадцать пять — вот так-то! Дал, правда, тридцать, да еще непредвиденный расход на клепальщика — десятка. Итого — сорок рупий. А с меня просили? Сорок. Так сколько же я выторговал?

Больше я не пытался торговаться в Индии. На эту парочку я не в обиде: сандалии служат летом верой-прав-дой.

А на мадрасском пляже действительно могут быть удивительные встречи. В предпоследний день за мною увязался нищий. Это был молодой человек лет двенадцати, одетый в нитку с тремя бусинами на шее. Он вежливо, но настойчиво дергал меня за руку и что-то приговаривал. Но у меня не было уже денег, и хотя мне было жаль парня, я качал головой и время от времени говорил по-английски: «Иди, мальчик. Нет денег».

Но он все шел и шел за мною и все дергал и дергал за руку. Я сказал по-русски: «Мальчик, отстань». По-русски он не понимал.

Мы прошли уже километра два. Я вдруг вспомнил, что эту же фразу я знаю по-цыгански. А цыгане вышли из Индии. Может быть, он поймет так лучше? И я сказал:

— Джа, чаво. Ловэ нанэ!

Мальчик вдруг резко оттолкнул

мою руку, выпятил живот и гордо крикнул:

— Ноу хинди! Хир из Тамилнаду! С пик инглиш ор тамиль! (Никакого хинди! Здесь Тамилнад! Говори по-английски или по-тамильски!)

Вот это номер! Юнец без штанов разгуливает, а незамедлительно и точно классифицировал цыганский язык как один из индоарийских. И какое национальное самосознание!

Я вынул из кармана карандаш, который берег для гостиничного боя, и вручил юному языковеду.

Но тут из-за груды песка выскочила еще дюжина его коллег — мал мала меньше и устремилась ко мне.

ДОКТОР КРИШНАМУРТИ И ДОКТОР РАО

Доктор Кришнамурти — доктор в прямом смысле, поскольку он терапевт, а доктор Рао, университетский преподаватель, по-нашему скорее — кандидат философских наук. Оба, как я уже говорил, ездили с нами по индийскому Югу. Кришнамурти заботился о нас как врач, Рао — как администратор.

Доктор Рао — в полном противоречии с расхожими представлениями о южном темпераменте — был всегда невозмутим и спокоен. А южанином он был даже для Индии. Как уже видно из его джати, родом он был из дравидского штата Андхра-Прадеш, самого, впрочем, северного из южных штатов.

Доктор Кришнамурти, тамильский брахман, очкастый и щуплый, выглядел человеком без возраста: ему могло быть и двадцать пять, и сорок. Иногда нам удавалось есть в одно время, и я заметил, что ест он одни вегетарианские блюда, пользуясь только ложкой. Чем питается доктор Рао, мне заметить не удалось, но, во всяком случае, он пользовался вилкой и ножом на европейский лад. Прошу понять меня правильно: я не любитель заглядывать в чужие тарелки, но в данном случае мною двигала чисто этнографическая любознательность. В присутствии Рао Кришнамурти становился как бы незаметнее и тише (хотя и вообще был человек тихий и ненавязчивый), что тоже было понятно: один — начальник, а другой — подчиненный.

Доктор Рао довольно часто стал общаться со мной.

Может быть, тому причиной была наша беседа у скального храма Ма-хабалипурам.

Кубические сооружения храма сплошь покрыты барельефами, частью плохо различимыми, но больше прекрасно сохранившимися: слоны, боги, люди в юбках-лунги и сари. Этот храм служит уже музеем, потому разуваться было необязательно, тем не менее я заметил, что доктор Кришнамурти задержался у двери ав

28