Вокруг света 1990-10, страница 45

остатках осин, вросших до половины в почву, или проваливается в ямы, которые здесь характерно называют «нырочками», приходится поневоле двигаться шагом, хотя это, по-види-мому, и очень не нравится вознице, старающемуся ехать на самых невозможных местах как можно быстрее.

Пения птиц очень мало. Слышна где-то далеко лишь одинокая кукушка. В одном месте, где дорога преграждена поперек недавно упавшим деревом, еще не перерубленным, приходится вылезать из коробка и с большим усилием обводить лошадей вокруг ствола по гигантской растительности. Предвидя подобные препятствия, ни один крестьянин, взявшийся везти через чернь, не забывает взять с собою топор на всякий случай.

Через час-другой мы выбрались из осиновой черни. Дорога, довольно ровная, пролегала по высокому плоскогорью среди грядообразных и куполообразных возвышений, покрытых редким «листвяком», то есть столетними лиственницами. С плоскогорья открывались по временам прелестные виды, и местность нередко приобретала совсем горный характер. Скоро дорога погрузилась опять в чернь, но уже другого типа, растущую на светлой глинистой почве. Эта чернь состоит из березы со значительной примесью пихты, стройные, темные и острые конусы которой очень красиво выделяются на более светлой зелени берез. Из кустов чаще всего попадается растущая в диком виде наша садовая акация (карагана), которая не имеет здесь того сорного вида, как в наших садах, черемуха и калина. Трава, столь же густая и высокая, как в осиновой черни, состоит из тех же белых зонтичных и белой «пучки», но место папоротников занял гигантских размеров осот. Дорога такая же отвратительная, как и в осиновой черни. Комары, оводы или, по-здешнему, пауты, и слепни — одним словом, гнус — облепляют людей и лошадей и кусают немилосердно; от них не помогает даже кисея, надетая на лицо, потому что они лезут под нее, в складки и не закрытые вполне места; их давишь целыми десятками, но это не производит на них ни малейшего впечатления. Сравнивая обе черни, можно сказать, что у березовой верх красивее, а у осиновой —

низ. Долго я не мог привыкнуть к этой березовой черни: все мне казалось, что я еду по какому-то запущенному саду в Средней России с подсаженными к стареющим березам пихтами.

Спустившись вскоре с плоскогорья, возница направил коробок вброд через реку. Каждую минуту я смотрел на ноги, потому что повышающаяся вода грозила потопить нас и наш багаж в плетенке. Но вот мы и у другого берега, очень крутого. Приходится вылезать. Мужик с пустым коробком старается въехать с размаху на эту кручу, но оба коня валятся вверх тормашками, коробок опрокидывается, и лишь благодаря меланхолическому поведению животных их удается впрячь и поднять коробок. Тогда мы с мужиком хватаем под уздцы коней и бегом, на «ура», берем приступом с конями кручу, споря на бегу, возьмет или не возьмет...

Вот, наконец, на цветущей поляне и лесная пасека, на которой можно остановиться, чтобы передохнуть и закусить, потому что страшная полуденная жара, не позволяющая быть сухим ни одной минуты, и облепляющие комары, слепни и оводы сделали свое дело. Пасека состоит из обширного шалаша-навеса, крохотной избушки на курьих ножках и массы ульев, не обнесенных никакой изгородью. Около навеса в траве стоят дровни. В одну сторону открывается с пасеки вид на синеющие вдали горы.

Нас приветствуют громким лаем две выбежавшие навстречу собаки. Из избушки медленно вылезает древний, сгорбленный старик в очень просторной рубахе, портках и сапогах, обросший коричневато-седоватой бородой и такого же цвета длинными волосами, с прелестным по выражению лицом и добрыми голубыми глазами. Профессия пасечников располагает к поэтичной, добродушно-созерцательной жизни. Таков и этот старина.

Мы объясняем ему, кто мы такие, и он нас радостно принимает, ставит тотчас свой единственный древний медный самоварчик, изделие, вероятно, какого-нибудь сибирского деревенского Гефеста. Мы усаживаемся в тени под примитивным навесом из пихтовых обрубков с зеленеющими ветвями, разводим около

себя два небольших костра, чтобы дым от них отгонял комаров и прочую дрянь, и принимаемся за еду и питье.

Старик ласково угощает нас и нашего возницу превосходным сибирским медом и с удовольствием рассказывает об устройстве пасеки и о невзгодах, которые на нее выпадали. Говорит он и про медведя, который является со стороны речки полакомиться медком, указывая пальцем на то место извивающейся под склоном речки, куда зверь приходит часто пить, куда он утаскивает ульи, разбивает и полоскает их в воде, чтобы утопить всех пчел.

Мне хорошо, уютно с этим стариком, и я живо представляю себе, как и в Европейской России в стародавние времена были такие же пасеки и бортни в дремучих лесах и такие же древние пасечники и бортники...

Спустившись под гору, коробок направляется к маленькому, наскоро сколоченному мостику через речку. Подъехав, мы к некоторому своему ужасу убеждаемся, что поперечные бревна на части мостика около крутого берега отсутствуют так на аршин, если не больше; остаются только два продольных бревна, а между помостом и берегом получается некоторая пауза, речка же в этом месте не особенно мелка,— так будет по пояс. Мы останавливаем не желающего было уменьшить ход возницу, выходим из коробка и переправляемся, балансируя, по продольным бревнам, спрашивая с недоумением у возницы, как он переедет с коробком. Он, не смущаясь, отвечает, что переедет, и мы не без робости смотрим с берега, что-то будет, вспоминая недавнее барахтанье лошадей под обрывом.

Вот мужик хлестнул лошадей очень сильно. Они дернули и со всего маха взлетели на мост, перепрыгнули всеми четырьмя ногами, как по команде, вместе с коробком через дыру, так что ничто не успело застрять, и во весь опор взлетели на противоположный склон. Только сибирские кони и способны на такие фокусы.

Стало уже совсем темно, когда коробок въехал в село.

Публикация П. ПОЛЯНА

От редакции:

Со времени путешествия В. П. Семенова-Тян-Шанского к Салаирскому кряжу прошла без малого сотня лет. Век. Тогда, летом 1895 года, Транссибирская магистраль едва-едва перекинулась за Омск, хотя моста через Иртыш еще не существовало. Нынешний Новосибирск, миллионный город, был еще даже не городом Ново-Николаевском, а селом Кривощековым! Что уж тут говорить о тех народных устоях и привычках, которыми так насыщены эти воспоминания...

Да, много воды утекло с тех пор в Иртыше и Оби. Резонно задаться вопросами: а как сейчас все это выглядит? Что изменилось тут за целый век? Какие они, сегодняшние сибирские деревни? Существуют ли ныне различия между потомками коренных сибиряков и переселенцев? Верны ли сегодня рассуждения ученого о сибирском характере, обычаях, о вольготной сельской жизни? И что из добротного хозяйствования в прошлом перешло в наши дни или еще может перейти?

Было бы интересно узнать об этом от сибиряков и по их письмам воссоздать сегодняшнюю картину тех или близких к ним мест.

43