Вокруг света 1991-11, страница 12

«норвежскими» в 1826 году, сохранили до сих пор свою культуру, сложившуюся под русским влиянием.

Транснорвежское шоссе Киркенес — Осло —часть трансъевропейской трассы, пересекающей континент с севера на юг, бережно обходит крошечное деревянное строение, вид которого сегодня я бы «жалким» не назвал. И наводит это на грустные мысли — в стране другой веры и другой культуры его пощадили и сохранили, но неизвестно, какая была бы у него судьба, окажись оно по восточную сторону границы. А нейден-ская часовня, даже если все, что связано с ней, всего лишь легенды, — памятник уникальный: это— самая маленькая православная церковь в мире.

Ее отпирают несколько раз в году по важнейшим праздникам и датам, связанным с преподобным Трифоном. Местного священника здесь нет, и поэтому приезжают сюда святые отцы из Финской православной церкви. Они совершают обряды и крестят детей, и сходятся на эти действа местные саамы, в костюмах, образе жизни которых и, говорят, даже в языке сохранилось какое-то русское влияние.

На службе, столь редко отправляемой в Нейдене, мне побывать не удалось, но что-то мне рассказал Виктор Белокопы-тов из Сванвика, а потом — наш пограничник в Борисоглебске — мы сидели на крошечном тамошнем КПП и коротали время, дожидаясь прибытия автобуса, который смог бы забрать нас в Мурманск. Автобус не шел, сумерки сменились ночью, а я все слушал рассказы офицера, которому в эти часы была вверена единственная дорога между СССР и Норвегией, пока что еще не ставшая трассой массовых перевозок, что, в общем-то, и давало возможность поговорить. По долгу службы он должен был знать, что происходит по обе стороны границы, но был у офицера и обычный человеческий интерес к местам, где проходит часть его жизни.

На большой и подробной карте он показал мне нейденскую часовню, не преминув сообщить, что построена она при Иване Грозном, и добавил, что теперь туда и наши священники из Мурманска приезжали. Какие-то связи, значит, восстанавливаются. Показал он мне на карте и борисоглебскую церковь, рассказал о ее истории и о Трифоне.

— А взглянуть на нее можно?

— Вы ее не увидите...

— ?

— Туда вас просто не пустят. Граница...

Именно благодаря ей, этой церкви, если верить Львову, граница прошла здесь по левому берегу Паз-реки — Пасвика — Патсойоки, отдав эту землю России. А теперь, имея норвежскую визу, можно путешествовать по территории бывших православных приходов, отошедших к Норвегии, но вряд ли так же свободно передвигаться по земле, оставшейся нашей.

После войны и последних разграничений между СССР, Норвегией и Финляндией, когда мы насовсем присоединили себе область Петсамо — Печенгу, борисоглебский

храм подлатали, немного восстановили, дабы в очередной раз подтвердить свои права на эти земли. Лет тридцать назад, сказал мне офицер-пограничник, открыли впервые Бо-рисоглебск для гостей из Норвегии — единственное место в Союзе, куда они могли на пару дней приезжать без визы. Как сто лет назад они ехали в Трифоно-Печенгский монастырь, служивший для наших северных соседей олицетворением всего русского, так и в те годы они потянулись в крошечный Б^рисоглебск. «Воплощением русского», кроме деревянного храма, там было и специально открытое питейное заведение, которое, если учесть норвежские цены на спиртное — самые высокие в мире, — похоже, и привлекало гостей. Дело дошло до того, что в Норвегии обеспокоились этим на самом высоком уровне, и безвизовые двухдневные поездки в уголок Русской Лапландии на Паз-реке прекратились. Граница, открывшаяся было хоть и в одну сторону, опять захлопнулась...

Сейчас снова что-то стало меняться. Интерес русских священников к нейденской часовне —лишь один из признаков перемен. Норвежский скоростной катамаран ходит летом из Киркенеса в Мурманск. По этому же маршруту начались и авиарейсы. В Финнмарке явно растет интерес к огромной стране, лежащей на востоке. И это любопытство по отношению к нам, в общем-то, доброе. Тем более, что для этого немало причин.

У норвежских фиордов есть несколько обелисков в память о советских солдатах, погибших на земле Финнмарка. В Альте до сих пор живет пожилой человек с интеллигентным — суровым, но добрым — лицом и большими руками рабочего человека, который во время войны укрывал бежавших из плена русских. Он ухаживает за могилами советских солдат, всегда приводит к ним гостей из нашей страны, кладет на плиты цветы. В той же Альте я побывал на заводике Турэ Вэ-роса — монополиста в области мясных поставок в северной Норвегии. И сопровождавший меня журналист из местной газеты «Альтапостен» Магне Квесет рассказал мне такую историю. Год назад отец Туре, тоже предприниматель, сказал сыну: «Слушай, ты и так неплохо живешь, да и всех денег все равно не заработаешь. В 1944 году русские помогли нам, освобождая Финнмарк, а теперь, когда им сложно, помоги им». И Туре в качестве рождественского подарка отправил в Мурманск партию так нужных там мясных продуктов...

Но колючая проволока и шлагбаумы остаются. И жители Финнмарка, питая симпатии к нашим людям, одновременно приходят в ужас от того, что границу свободно пересекают лишь ядовитые выбросы наших никелевых заводов на Кольском полуострове и радиоактивные осадки от взрывов на Новой Земле. Осознавая, что через эту границу бессильны как-

либо повлиять на нас, они предлагают нам деньги и современные технологии, лишь бы остановить «облака смерти из Советского Союза», как они называют дым из труб Никеля, так же хорошо видных из норвежской долины Пасвик, как Останкинская башня— из Сокольников. Они приглашают к себе на учебу саамских детей из нашего Ловозера, понимая и то, что сохранение культуры, да и самого крошечного народа как такового, увы, далеко не первостепенная задача в нынешнем Союзе, раздираемом тысячью проблем, неурядиц и кризисов.

...В Сванвике, когда мы сидели в местном баре за кружкой пива, один норвежец рассказывал мне, что когда-то читал про двух своих соотечественников, которые во времена «золотой лихорадки» отправились в поисках счастья на Аляску. Норвежцы не то нашли самородки, не то намыли золотой песок, как выяснилось, на чужом участке. Им пришлось бежать. Была погоня, перестрелки — все, как водится в таких историях. Они спаслись, но путь из дебрей Аляски в цивилизованную Америку был для них закрыт. И тогда на собачьих упряжках они переправились через замерзший Берингов пролив и двинулись вдоль всего студеного севера Российской империи— через тайгу и тундру —к себе на родину. История эта явно глубоко запала в душу моему знакомому, потому что, закончив рассказ, он спросил:

— А как ты думаешь, сегодня возможно совершить такое же путешествие? Я мечтаю пройти их маршрутом...

В ответ я стал что-то говорить о по-гранзоне, закрытых районах, о специальных разрешениях, которые очень сложно получить. А норвежец спрашивал «Почему?», и я не мог ему объяснить, потому что сам задавал себе тот же вопрос и не способен был получить на него ответ.\

И все-таки мне очень хочется верить, что когда-то мой случайный норвежский знакомый сможет осуществить свою мечту. А симпатичный офицер-пограничник не будет подолгу разговаривать с застрявшими у него журналистами — но не потому, что он потеряет интерес, к Лапландии или станет менее общительным, а потому, что машины с обеих сторон пойдут нескончаемым потоком. А Финнмарк останется «гранйцей» лишь как край, северный предел Европы, обрывающийся перед Ледовитым океаном мысом Норд, над которым зимой небо освещают только сполохи полярного сияния, а летом никогда не заходит солнце. Что уже есть нарушение привычных границ, хотя бы между днем и ночью...

Киркенес—Сванвик— Карашок —Альта — Борисоглебск

ю