Вокруг света 1993-11, страница 64

Я остановился у первой двери. Она скорее напоминала дверь тюремной камеры, нежели больничной палаты. В дверь был врезан глазок — я заглянул в него.

Палата была переделана под маленький школьный класс с тремя рядами грубо сколоченных парт. За одной сидела девочка, ей было лет двенадцать, не больше. Прямо перед ней на небольшом возвышении стояла учительница, одна из так называемых санитарок. За ее спиной на стене висела доска, где ядовитой фосфорной краской по слогам, заглавными буквами было написано слово «Э-ЛЕК-ТРИ-ЧЕС-ТВО», одновременно с неумолимо-жестоким постоянством извергавшееся из невидимого громкоговорителя.

Указка учительницы двигалась в ритме звучавшего голоса и ударяла поочередно по каждому слогу, и девочка неустанно повторяла это слово, едва поспевая за заданным ритмом. Когда она сбивалась, а такое случалось, безжалостная указка отрывалась от доски и ритмично ударяла девочку то по левому плечу, то по правому. Все это происходило при ослепительно ярком освещении. Оторвавшись от глазка, взгляд мой остановился на табличке, висевшей над номером, гласившей: «НОРМАЛЬНЫЙ КУРС»,— а ниже буквами помельче: «Назначается самым маленьким детям, особенно поддающимся внушению».

Мне захотелось ворваться в палату и прекратить эту изуверскую пытку, однако я сдержался. Раз уж это называется нормальным курсом, на что же тогда похожа интенсивная терапия? И я направился по коридору дальше.

Во второй палате, как я разглядел в глазок, не было ни души. И под безжалостный скрежет громкоговорителя я двинулся к следующей. Там кто-то был. Надверной табличке, помимо указания на «НОРМАЛЬНЫЙ КУРС», была приписка: «...назначается детям, поддающимся религиозно-мистическому воздействию с помощью молитв».

Припав к глазку, я увидел, что в палате находятся двое. Девочку я узнал сразу. Это была Лиза, чью палату с распятием над изголовьем кровати мне показывал Трувер. Лиза стояла, преклонив колени на скамеечке для молитв. Стены были увешаны образами. Комнату освещали только две свечи. Но это были не восковые свечи, а искусственные, с э-лек-три-чес-ки-ми лампочками.

Лицом к Лизе, так же преклонив колени, стояла другая помощница доктора Марты, облаченная в монашеское платье. Монашка нараспев читала самые обычные молитвы, обращенные к Всевышнему, Сыну его, Богоматери и всем святым небесным, однако в каждой фразе, в каждом стихе неизменно звучало заветное слово «Э-ЛЕК-ТРИ-ЧЕС-ТВО», на котором наставница всякий раз повышала голос. Лиза, не сводившая глаз с шевелящихся губ монашки, повторяла следом молитвы и так же чуть ли не выкрикивала это растреклятое слово.

Я не стал задерживаться, мне хотелось узнать, до каких пределов могла дойти чудовищная фантазия Трувера.

Я заглянул в четыре или пять палат по обе стороны коридора, и все они оказались пустыми. В следующей палате кто-то был: я понял это по исходившему изнутри монотонному гулу. Табличка на двери указывала, что и здесь применяется «НОРМАЛЬНЫЙ КУРС», который «...назначается детям, достигшим определенного уровня умственной зрелости и проявляющим интерес к политике».

По внутреннему убранству эта палата являла собой образчик беспредельной творческой фантазии. В палате находилась девочка года на два постарше тех, которых я уже видел; она сидела в кресле, в полном одиночестве, перед телевизором с огромным экраном. На нем происходило какое-то массовое шествие с плакатами и развевающимися на ветру флагами; демонстранты размахивали руками и выкрикивали один и тот же лозунг: «Э-ЛЕК-ТРИ-ЧЕС-ТВО!» Это же слово было начертано на вымпелах и транспарантах, заполнивших все пространство широкого проспекта, напоминающего бурную, полноводную реку.

Девочка, казалось, была заворожена этим шествием и вторила выкрикам толпы с не меньшим воодушевлением.

Мало-помалу это неистовое зрелище стало захватывать и меня, но я все же оторвался от него и устремился в конец коридора, к еще одной палате.

По обстановке она как две капли воды походила на предыдущую и больше напоминала салон. Там тоже находилась только одна девочка — судя по виду, уже подросток. И здесь применялся «НОРМАЛЬНЫЙ КУРС», который «...назначаетсядевоч-кам, проявляющим повышенный интерес к рекламе».

Девочка сидела, уткнувшись в телевизор, беспрерывно показывавший рекламу самых разнообразных товаров, но все рекламные ролики неизменно заканчивались одним и тем же.

Скажем, ролик, рекламирующий электромассажер — эффективное средство против ожирения. Дикторша в ярком платье обвела рукой вокруг своей тонкой талии и, потрясая в воздухе электромассажером, торжественно провозгласила: «Для сохранения гибкости и стройности тела, здоровья, красоты и хорошего настроения пользуйтесь массажером — Э-ЛЕК-ТРИ-ЧЕС-КИМ!» И девочка так же убежденно и восторженно повторяла следом за нею, чеканя каждый слог: «Э-ЛЕК-ТРИ-ЧЕС-КИЙ!»

Я решил, что нагляделся на все предостаточно. Но еще не успел побывать там, куда поместили Алике и Марка: ведь из-за них-то я и дерзнул вторгнуться в эту запретную зону.

Толкнув дверь — она оказалась незапертой,— я переступил ее порог, а когда закрыл ее за собой, поразился: скрежет громкоговорителей сюда не доносился. Стены были звуконепроницаемыми, и здесь царила мертвая тишина. Не знаю почему, но после недавнего шума это безмолвие, от которого я поначалу испытал облегчение, внезапно стало меня угнетать: я понял, что попал в отделение интенсивной терапии, о чем свидетельствовала и надпись, высвеченная крупными буквами на громадном табло, висевшем под самым потолком коридора.

Тишина!.. Какая страшная тайна скрывалась за ее покровом? Коридор был не столь длинный, как в соседнем отделении. По обе стороны я насчитал не больше четырех-пяти дверей. И обнаружил, что лишь за одной, самой последней, находилась живая душа. Несмотря на охватившее меня волнение, я приник к отверстию глазка.

У

И подскочил от ужаса.

Там, внутри, была Алике, она сидела в кресле. Нет, ничего подобного... Чувствуя, что вот-вот лишусь рассудка, я забормотал бессвязную молитву: «Хоть бы бесы, живущие в преисподней, ангелы добра и зла, все боги и полубоги собрали воедино свои силы и разнесли эту проклятую богадельню к чертовой матери!..» Кресло? Ничуть не бывало. Это был, да-да, настоящий электрический стул. Безжалостное орудие пытки, придуманное безумцами, чтобы превратить страдания обреченного на смерть в самую жестокую муку.

Оказывается, истязание с помощью звука на иных просто не действует. Зато живое воплощение орудия пытки способно поразить до самой глубины души и заставить думать только об одном... Об электричестве!

Девочка смотрела в огромное зеркало перед ней, так что от ее взгляда не ускользала ни одна деталь ужасающей обстановки. Электричество! Аппаратура, размещенная в этой камере пыток, явно была под напряжением. Я различал слабое гудение и видел, как временами вспыхивали искры электрических зарядов вокруг электродов-браслетов, закрепленных у несчастной на запястьях и щиколотках, как искрились металлические пластинки на лбу, животе и на едва начавшей округляться груди,— казалось, что под напряжением находилась каждая клеточка ее хрупкого тела.

Я был до того ошеломлен этим кошмарным зрелищем, что даже не осмелился заглянуть в лицо Алике. А когда набрался смелости, то был поражен и испытал некое облегчение: лицо было безмятежно. В ее широко раскрытых глазах, в каждой черточке лица угадывалось скорее не страдание, а какое-то странное напряжение. Казалось, что, несмотря на окружавшую ее зловещую обстановку, девочка просто старательно внимала наставлениям родителей или школьного учителя.

Сосредоточившись, старательно внимала — вот она, изуверская система Трувера. Судя по всему, действовала она безотказно. И результат ее действия — полное смирение, безропотная покорность. Алике была сломлена. И вдруг все отчаяние и горечь, накопившиеся в ее сердце во время столь унизительной пытки, разом выплеснулись наружу. В течение нескольких минут, показавшихся мне бесконечно долгими, царившая тишина сотрясалась то от безудержного смеха, то от безутешных рыданий девочки.

— Как видите, ей даже не больно. Лечение не только безболезненно, но и совершенно безопасно.

Это была Марта. Хотя она застигла меня врасплох, гнева

62