Вокруг света 1994-08, страница 26

ций Луанда, Уила, Маланже и других? Едва ли сегодня в жизни я смогла бы увидеть весь этот парад красок, рассмотреть все детали одежды и украшений.,.

Мендеш появился незаметно, бесшумно, просто вырос передо мной — высокий, худощавый, в светлой рубашке с засученными рукавами. Его темную шевелюру уже серебрила седина.

— Бош-ше, какая красивая женщина! — почти пропел он вместо приветствия, сказал по-русски и улыбнулся широко, белозубо и чуть-чуть хитровато.

Больше по-русски он не говорил. Но и этой фразы было достаточно, чтобы атмосфера в мастерской стала непринужденной, веселой.

Мендеш легко, словно танцуя, прошелся по мастерской, доставая длинными тонкими пальцами какие-то бумажки, весело крутанул глобус, стоявший в углу, перекинулся несколькими словами с друзьями и сел в кресло напротив меня, улыбаясь. Друзья переглянулись и сказали Мендешу что-то ласково-насмешливое. Саша перевел: друзья удивлены, обычно Мендеш дает интервью, сидя за мольбертом, работая, но, видимо, из почтения к известному журналу, в погоне за всемирной славой... и т.д. и т.п. Все засмеялись. Одна из женщин — ее звали Роза — поставила перед нами на журнальный столик стаканы виски со льдом и молча присела рядом.

— Я только что приехал из Кабинды, города, что на севере Анголы, на побережье, — сказал Мендеш. — Привез восемь пленок, чтобы подкрепить то, что сложилось у меня в голове... А лицо собо, 95-летнего вождя религиозной общины! Это будет сгусток Кабинды.

Очередь была за мной.

— Пейзажи... Этнографические типажи — почему именно эти темы вас занимают?

Мендеш стал серьезен.

— Я родился в городе Сумбе, жил в Луанде, много ездил по стране, когда это было возможно, и замечал, как исчезают многие неповторимые пейзажи, как цивилизация стирает этнографические особенности даже в глубинке. А мне хотелось все это сохранить. Вот я и начал писать акварели — реестр (простите это сухое слово, в юности я работал бухгалтером) замечательных мест Анголы, а маслом — портреты уходящей Африки... Так я называю свою портретную серию.

— А как вы пишете портреты? Ведь надо найти точный типаж, да и одежда — столько деталей, и каждая со смыслом...

— Сейчас на улицах Луанды можно встретить людей из многих

Мендеш Рибейру, ангольский художник

провинций — война все перемешала... Иду по улицам, смотрю, вот человек из провинции Намиб, а вот из Бенгелы, вот из Уамбо... Лицо пишу с натуры, а одежду «сочиняю» по разным книгам, историческим источникам.

— Расскажите, как вы стали художником...

— О, это долгая история... — Мендеш грустно улыбнулся и протянул мне одну из бумажек, которые перед натттим разговором собирал по всему кабинету.

Это был каталог его выставки, состоявшейся в октябре 1988 года в Минске. Списку работ предшествовала краткая биографическая справка.

... Мендеш родился в 1941 году, учился в Луанде, рисовать любил с детства, но записался на заочный курс рисунка и живописи при культурно-экономическом центре (КЭЦ — Португалия), когда уже был взрослым и сам зарабатывал на жизнь. Занимался по переписке, разработанной Барселонским институтом Пар-рамон (Испания). Только в 1981 году получил он диплом об окончании этого курса; подпольная деятельность в МПЛА, революция, война — Мендеш Рибейру не раз был вынужден прерывать свое образование.

— Честно говоря, — вспоминает Мендеш, — я боялся встречи с советскими художниками. Но оценка была высокая, я даже не ожидал. После этого почувствовал себя как художник более уверенно, свободно — и поехал в Германию. Во время поездки в Союз я долгие часы проводил в художественной галерее Минска, в музеях Москвы. И понял, что для меня художник мировой величины — это Репин... Мне так хотелось побывать тогда в Эрмитаже, в Русском музее, я готов был ехать в Ленинград за свои деньги, но почему-то не пустили... Но я поеду, — заверил Мендеш. — В спортлото играю, деньги будут... Вы покажете мне Питер?

Любопытно: русские классики реализма — и Мендеш Рибейру. А его творчество — находит ли оно отклик в душе его учеников? И есть ли они? Улыбка сошла с лица художника, видно, я ненароком коснулась чего-то

болезненного. Он рассказал, что, конечно, к нему приходит много молодых художников и он фактически читает им лекции в мастерской, у мольберта. Но в художественном училище, созданном недавно, не преподает: когда приглашали, болел, потом был очень занят. Да и в Союзе художников нет тесного общения Когда создавали Союз, планы были большие, но нет денег — и все угасло...

— Так что мое одиночество вынужденное, не добровольное, — сказал Мендеш. — Но грустить некогда, работы много...

— А вы не боитесь, что любимые ваши типажи и пейзажи исчезнут раньше, чем вы отметите 25-летие работы художника-документалиста? — спросила я. — Если ваш первый календарь вышел в 1985 году, то юбилей придется на год 2010-й...

Мендеш засмеялся весело и непринужденно.

— И на 50 лет работы хватит, были б силы. Вот при всех беру с вас обещание, что в 2035 году вы снова меня проинтервьюируете!

Мне оставалось только улыбнуться.

Мендеш вскочил с кресла — видимо, сидеть так долго на одном месте было для него непривычно — и снял со стены гитару. К нашему столику подошел Друг, подсела и вторая гостья. Мендеш провел по струнам длинными пальцами, взглянул на Друга и прошептал:

— Мушима...

И они запели в два голоса. То была народная песня, плач женщины, у которой погиб сын. Люди обвинили мать в колдовстве, а она говорит: людская молва — это еще не все, пусть меня отведут к Мушиме, я отдам ей свое сердце, пусть она рассудит...

Мендеш опустился в кресло, и полились португальские мелодии «фадо», испанские, итальянские...

— О бош-ше, как я люблю тебя, — пропел Мендеш снова по-русски и продолжил на итальянском: — Я везде писал твое имя — на развалинах, на мостовой, в своей душе, только на Луне не писал, руки не достают, — Мендеш отбросил гитару, воздел к потолку свои длинные худые руки и захохотал.

И все засмеялись-то же. Мы попрощались с Мендешем Рибейру, коснувшись щеками друг друга, как принято в Анголе.

Возвращались поздно. Саша вез меня по ночной Луанде, почти темной (во многих домах был отключен свет), но, как всегда ночью, — прекрасной. Горела цепочка фонарей на набережной, освещая пальмы и темную воду бухты, горел под пальмами и знакомый костерок. Какой-то бездомный, оперев о колени худые руки, сидел возле него в позе Мыслителя...

Луанда

24