Юный Натуралист 1970-12, страница 4

ЗОВ ЗЕМЛИ

Над деревней, огороженной со всех сторон забором — на северный манер, плывет легкий звон колокольцев. Дили-дили-тили.

Колька приподымается на локтях: стадо пригнали из лесу, значит, пора шагать в деревню и загонять корову. А вставать с обжаренного солнцем холма неохота. И не хочется уходить от серебристого мелькания реки Вотчи. Крутится Вотча змеей меж рыжих холмов, подбегает к деревне и шарахается в сторону, к дремотному ельничку. Колька знает, отчего к вечеру холмы рыжеют. Еще вчера в эту пору холмы были золотисто-нежными. Еще вчера на ветерке качалась рожь, призывая людей. А нынче на холмах только стерня да копны соломы. А зерно упокоилось в колхозных амбарах. И пахнет в тех амбарах, как помнит Колька, прелой сытостью, так пахнет всегда молодой хлеб, привезенный с полей.

Дремотно на душе у Кольки и радостно. И он к этому хлебушку некоторое отношение имеет.

...Уже к вечеру осталось им скосить гона два. Шофер нетерпеливо поглядывал в их сторону и ждал сигнала, когда можно будет подогнать самосвал к комбайну, принять зерно и газануть в деревню — в клуб завезли новую картину. Отец Кольки слез с сиденья, шагнул на мостик к бункеру и подтолкнул Кольку, кивнув на штурвал:

— Валяй, сынок. Последний гон — твой! — прокричал он в ухо Кольке.

В таких случаях Кольку два раза просить еще никому не приходилось. Чувствуя в руках и во всем теле озноб нетерпения, он уселся на сиденье, сжал штурвал сразу вспотевшими руками и оглянулся на отца: что, мол, делать?

Отец махнул рукой и ладонями показал: опускай хедер, коси!

Колька глядел на крылья жатки, а вокруг пел мир. Его рукам, его воле подчинялся комбайн — сложная и умная машина. Он оглянулся на свое Кулиборово—

стоят рослые пятистенки, поблескивает в окнах солнце и будто подмигивают окна: давай, Колька, коси хлеб, собирай людям радость! А к деревне из лесу стадо плывет, на шеях у коров поблескивают колокольца и тоже будто подбадривают — давай, давай, Колюня, не робей за штурвалом, но не повтори своей ошибки.

Колька вспомнил, как он в начале жатвы выпросил у отца штурвал и въехал в хлеба, рывком опустив хедер. Пошли зубья загребать не только рожь, но и комки земли, потом что-то хрустнуло и ошалело завизжала цепь, а у мотовила что-то грозно скрежетнуло. Отец рывком поднял его с сиденья:

— Да разве так надо, Колька? Говорил же — определяй на глазок, каков должен быть срез. Запорол зубья, бесенок...

И вправду, на режущей цепи полетели тогда зубья, и, пока менял их отец, другой комбайн косил и косил себе рожь. В тот день отец даже не глядел на Кольку: шутка ли, он, Василий Богданов, опытный человек, о нем говорят по радио, а тут никакой тебе выработки, никакой ударной работы. Колька понимал отца и ругал себя за спешку.

С того дня отец ни разу не подпускал его к штурвалу и словно забыл про свое обещание в начале уборки: «Я тебя научу косить. Коль захочешь быть механизатором, комбайн будешь знать не хуже других».

И вот наконец сегодня Колька плывет над полем. Ложится рожь, полнится зерном бункер, и, отводя рычаг, Колька оставляет за собой копны соломы.

«Так, — думал Колька, — сейчас заверну обратно и отгоню последнюю полоску. Два гона — и будет бункер. Эге, и моя тонна хлебушка ляжет в амбар! — улыбнулся он в душе лукаво. — В бункер-то тонна входит!» А когда догнал Колька до межи и остановил комбайн, ожидая распоряжений, отец коротко скомандовал:

— Давай в мастерские! Все!