Юный Натуралист 1971-04, страница 8

6

_ Ну и что — верят ему?

_ Попробуй не поверь, когда луна над

головой, как фонарь, висит, снег на вершинах искрится, вода в реке журчит, то филин голос подаст, то дикий кот заорет. Сказка! Как есть сказка. Тут любое чудо за правду примешь. Им, ребятам, в такой вечер только зубриного молока и не хватает. Ну, утром, конечно, Шевченко признается. А то ведь кое-кто про это и в дневник записать успеет. А еще любят фотографировать зубра.

— Но ведь тот напасть может!

— Зубр сначала попрыгает на месте, похрюкает, вроде пугает. Его надо сразу слушаться, уйти за дерево. Зубр встанет перед стволом, а обойти не догадается.

— Алексей Харитонович, разве зубр хрюкает?..

— Зубр — корова в медвежьей шкуре! А голос свиньи.

— Посмотреть бы!

— Увидим. У нас их сейчас больше шестисот голов.

Крутой скалистый спуск закончился, и мы снова — верхом. В бинокль четко видно субальпийское криволесье: ивы, рябины, березы. А чуть повыше, где деревья кончаются, лежат по склонам зеленые луга. Там альпийский пояс.

Передохнув немного, мы двинулись дальше. Я замыкал нашу небольшую колонну, и когда тропа кружила, то оказывался выше или ниже Пилипенко, ехавшего первым. Во время таких поворотов с подъемами и спусками я заметил, что иногда егерь вынимает зеленую тетрадь и что-то записывает.

— Дневник веду, — ответил Алексей Харитонович на мой вопрос.

— Можно заглянуть?

— Не стоит! Что сейчас перед глазами, то и на бумаге. Вы вон тоже записываете.

Я не стал объяснять Алексею Харитоно-вичу, что между моими записями — записями новичка — и его, человека, встречавшего в заповеднике двенадцатую весну, большая разница. Решил подождать до конца пути. И когда мы приехали на кордон, еще раз попросил Пилипенко показать записи.

Алексей Харитонович принес дневник, но не тот, что я видел по дороге. Видимо, свои путевые записи егерь дома обрабатывал, приводил в порядок. Я открыл толстую тетрадь. Стал читать, но на первой же страничке встретил много незнакомых слов. Пришлось снова идти к Пилипенко.

Он стоял возле дома в сапогах и с ружьем. В ответ на мою просьбу показал часы:

— Полчаса, не больше, а то в обход пора.

Я начал перелистывать страницы.

— «Первое марта. Утро облачное. Тепло, 5 градусов. На Мачековатой 5 зубриц паслись, 7 оленей».

— Цветет орешник. Осина распускает почки. Отдельные деревья, не каждые. Одна раньше распускает, другая позже, — перебивает Пилипенко. — Вот здесь не будет распускаться, а на бугорочке уже распустилась. Солнце лучше пригревает.

Я читаю дальше:

— «5 марта. Утро малооблачное. Небольшой мороз. Зубры начали линять».

— А еще недели через две-три уже будут клочья висеть.

— И у оленей тоже клочья шерсти висят во время линьки.

— Ну, они, олени, когда лягут на сырую землю, там шерсть оставляют.

— «11 марта, утро пасмурное, идет снег. Ковали лошадей».

— Да. Ковали лошадей. Ездили на трафление. Трафление — это учет следов зверей. Свежий снег когда выпадет, я и определяю, сколько проходит зверей. Потом записываю, который вниз пошел, который вверх.

— Ну, а речка вам не мешает, ведь все время шумит?

— Оно в привычку вошло. Спишь, а шум слышишь. Даже засыпаешь лучше под ее шум. Привычка. Неделю назад, когда паводок сильный был, так шуму больше было. Река камни катила, валуны такие большие тащила. Килограммов в сто.

На этом разговор наш закончился.

— Пора мне, — сказал решительно Пилипенко. — Да и тебе лучше поспать. Завтра рано подниму. Если уж добрался сюда, лучше все самому и посмотреть.

И ушел в горы по тропе, которую иначе, чем звериной, и не назовешь.

А рано утром Алексей Харитонович дал мне огромный морской бинокль, а себе оставил мой, маленький, театральный.

— Расстояния у нас здесь горные, от одной вершины до другой всего километров двадцать пять, и без бинокля все можно рассмотреть. Но вам, новичкам, этот микроскоп самый подходящий. Смот-рите-ка, кабан мышиные захоронки разрыл, запасы мышиные зимние. Трава зеленеет, а есть нечего еще. Вот он и разбойничает. Смотрите, как пятачком в листьях след пробуравил, искал молодые побеги, коренья. Значит, поросята появились. В горы семейство пошло. Очень кстати. Утром ветер с горы дует, мы пойдем навстречу и посмотрим поросят. Я и сам еще молодежь не видел. Но больше ни слова! — Пилипенко приложил указательный палец к губам.

Минут через двадцать мы увидели огромных коричневых свиней. Около них, повизгивая, бегали полосатые поросятки.